Искушение винодела

На дороге что-то взорвалось. Сначала баронессе показалось, будто сквозь виноградные лозы она видит растекающееся пятно крови, а в нем — искры огня. Каменщик долго смотрел в том же направлении, а потом, решив, что кто-то стрелял в них, прижал баронессу к земле.

Аврора не стала сопротивляться, только развернула голову так, чтобы не потерять из виду гребень холма — хотела узнать, в кого же все-таки стреляли, если не в них… и заметила падающего лебедя. Затем просто отказалась верить глазам, которые видели просто огромного лебедя. Снова раздался треск — крылья раскрылись: бледные, словно два смотрящих друг на друга зеркала в солнечный день. То падал ангел. Он приземлился вне поля зрения Авроры. Собран двинулся к нему, лег рядом и тоже пропал из виду. Мочевой пузырь Авроры свела внезапная судорога, и она обмочилась. Каменщик что-то зашептал на ухо баронессе, но она оттолкнула его, хмыкнув. Посмотрела на Собрана: старый друг поднялся на ноги и, отойдя к перечному дереву, стал смотреть на дорогу. Затем отошел к столу, где зажег лампу — ею он поводил из стороны в сторону, будто сигналя кому-то. Сел в кресло, распустил узел на шейном платке и промокнул щеку. Кажется, он с кем-то беседовал. Да, точно, Собран разговаривал с кем-то. Даже наклонился, чтобы послушать ответ собеседника, глядя куда-то на восток — точно по линии над головой Авроры. Пиджак у него на спине порвался — баронесса видела белую выступившую пузырем рубашку. Довольно долго Собран оставался неподвижен. Глянул — коротко — вниз, встал и медленно подошел вплотную к чему-то, что лежало на земле и на что он смотрел. Нагнулся и во второй раз пропал из виду.

Аврора схватила Антуана за руку.

— Бежим! Сейчас, — сказала она.

Они побежали, согнувшись вдвое, меж рядов виноградника, потом вдоль стены у дороги. Один раз Аврора оглянулась на гребень холма, увидела дерево, стол, белый навес и пограничный камень, похожий на широкоскулого сторожевого пса, сидящего на задних лапах. Антуан с Авророй добежали до поворота, за которым в длинной дубовой аллее дожидалась хозяйку запряженная карета.

Не доезжая до шато, Аврора велела кучеру еще раз остановиться там, где дорога проходила возле реки. Покинув карету, баронесса вышла к самому берегу. Вода была непрозрачна и отражала небо с его плавным переходом цветов от розового и золотого к белому, невинная, будто младенец в колыбели. Аврора вошла в нее, желая омыть юбку, затем стала двигаться быстрее — впереди нее побежали круги, а встречные волны били в живот, в обезображенную грудь.

Тут ее схватили и силой вытащили обратно на берег. Кучер, заливаясь слезами, вернул хозяйку к карете, умоляя подумать о муже и сыне. От слуги пахло колбасой, которую он припас на завтрак и съел, пока правил каретой. Слуга усадил хозяйку в экипаж, укутал в пальто и, вернувшись на козлы, погнал лошадей дальше, к дому.

Такова была история, рассказанная кучером и облетевшая округу, почти не изменив содержания. Кучер рассказывал, что всю ночь прождал баронессу возле кареты, спрятанной в дубовой аллее за северо-восточным склоном Кло-Жодо. На рассвете баронесса вернулась, но не одна, а с каменщиком Антуаном Лоделем — его они высадили по дороге за Кло-Кальман. Баронесса велела снова остановить карету у реки, в которую бросилась без колебаний и даже не помолившись.

Лишь спустя месяц новость об этой попытке самоубийства достигла Собрана, которого от мира отрезало ужасное горе.

Собран поднял из колодца ведро воды и стал умываться. Из винодельни вышел Батист с ружьем и спросил отца: «Ты опять не спал всю ночь?» — указав носком сапога на лампу возле ног Собрана. Отец изучающе посмотрел на сына, выражение лица которого полностью копировало отцовское, разве что не несло следов вины и познания.

— Ты сам-то хорошо спал? — спросил винодел.

— Хорошо, — ответил Батист, а после недолгого размышления добавил: — Вчера ведь была та самая ночь, да?

Пришло время лгать. А солгав, Собран понял, что уже не сможет говорить правду.

— Я убил человека, — «признался» он после долгого молчания. Эту легенду он заготовил несколько лет назад, но нужды в ней до сих пор не испытывал. — Я тогда еще воевал. Это случилось в ночь перед тем, как пожар заставил нас покинуть Москву… там был австрийский пехотинец и женщина, русская женщина. Беременная… — Собран столкнул ведро в колодец. Ручка ворота бешено завращалась, и, когда внизу раздался всплеск, винодел сказал: — Я не хочу говорить об этом. Скажу только, что поступил неверно.

Правда, настоящая правда, была хуже. Собран живо помнил ту женщину и то, что с ней сделал. Намного четче, чем мертвых ос и засохшие груши в горшке у ее кровати, которые принял за знак от своего брошенного благословенного покровителя. Теперь же отец врал сыну, будто отнял жизнь у человека, спасая честь женщины, но этим обесчестил ее вновь.

— Ты еще кому-нибудь рассказывал об этом? — спросил сын.

— Батист Кальман знал. А тебе я говорю об этом, потому что ты уже взрослый.

Свободной рукой Батист взял отца за руку и повел в дом завтракать.