Искушения и искусители. Притчи о великих

Но и тут я оказался спасен, кто-то со стороны впал в полосу остановившегося моего взгляда и влепил мне в голову правым красным сапогом, хорошо влепил, навылет. Он бы мне ее оторвал, если бы не дернула меня назад физиология, не отклонила башку, сапог лишь рубчиком каблука чиркнул по переносице, и сразу защипало. Полоска кожи завернулась в уголок глаза. С ногами у меня неважно, но с руками в порядке, особенно если не финтить, а сразу. На автомате. Его перевернуло, и, пока он кренился, я врубил ему еще в ребра и в позвоночник, он посыпался под горку. За моей спиной кто-то засмеялся. Я оглянулся. В черном своем балахоне стоял на крыльце один из моих специалистов по кунг-фу, снисходительно наблюдая за моими упражнениями. Через три года его посадили вместе с другими адептами подвальных единоборств, из тюрьмы он не вернулся, рассказывали, что на него положили глаз специалисты из тайных подразделений, где он будто бы стал обучающим, но это легенды. Его просто раздавили в тюряге, уж очень был горд и верил в свою непостижимость. А тогда он был беззаботен и искал любого повода показать, что такое искусство настоящей войны. Он мне подмигнул. «Девочку заморозишь, командир!» — крикнул он весело и, дернув с шеи соседа шарф, кинул его пестрой лентой с крыльца. Шарф обвил девочку, как королеву. По морде ее плыло блаженство. Кто-то, вспомнивший о подхалимаже, вывернулся из свалки и, скинув свою шкуру, укутал в нее мою даму.

— Вали отсюда в темпе! — заорал я на нее. Она мешала мне, она мне мешала разобраться во всем.

Она мешала мне что-то сделать. Что? Свет погас! Я взял ее за ворот и поволок в номер. Там она повернулась ко мне лицом, шуба упала на пол. «Хорошо, — сказала она терпеливо, — давай трахаться, если ты хочешь! Но потом вернемся». Я накрыл ее лицо ладонью и тихонько толкнул, она села на койку, глаза ее остановились. Я вышел, притворил за собой дверь спиною, постоял, очень тянуло блевануть, и тут я увидел, что они идут по коридору, разом громыхая башмаками, руки в карманах курток, кожаные мальчики с чугунными треглавыми мышцами. Жаль, песен не пели, им бы пошло.

Шли вынимать кого-то из теплой постельки, хряпая железными сапогами, и отлетали встречные, отброшенные без касания, одним силовым полем. Джинн вышел из бутылки. Пробку из которой вытащил я.

Их силовое поле вжало меня в дверной проем, перекосило морду, хорошо перекосило, они взглянули на меня прямо и твердо, все во мне пересохло, я весь был наружи, весь открылся, стал как я есть, их это должно было просто под колени ударить, тут они и взялись бы за меня. Они прошли мимо. Боже! Они меня не узнали.

— Какая же ты сволочь! — сказал композитор.

— А ты какая! — сказал я. — Треугольная. Ты рассказал бы им об искусстве воспарения. Они бы заслушались. А я просто побежал по коридору в свои апартаменты, побросал барахло в вещмешок, вылез на балкон, он выходил на склон, внизу было пусто, я прыгнул в намет, промахнулся, ударился плечом о ледяную глыбу, перевернулся и покатился вниз.

Я прошел километров шесть по спиральной дороге, потом меня нагнал автобусик базы. Я вышел на осевую, он тормознул. Место возле шофера было свободно, врач возился внутри. Там их много было сложено. Один совсем никуда не годился, он был скрючен, очки без стекол торчали на раздавленном лице, как кости, вздувшаяся впадина одного глаза, как агат, выпирала из металлического кружка оправы. Побитых везли на соседнюю базу, если дорогу туда не завалило. Врач ругался как блатной. Из его сумбура я понял, что там продолжается крупномасштабное избиение младенцев. «Скорая» проехать не может, по телефону сказали, что едут менты, но застряли, на перевале сошла лавина. У малышей еще было время разнести любимый приют в щепки. Позже оказалось, что времени вообще было в избытке, почти двое суток. На повороте стало видно, что над впадиной, где прятался приют, поднимается розовое пятно — приют горел.

В общем, ребятишки потеряли над собой контроль. Гинтаре они насиловали обе ночи, то ли за то, что была королевой и следовало ее опустить, то ли потому, что исчезла ее защита и стало можно не одному, а всем, они и прокатились по ней все, блатари называют это «трамвай». От нее мало что осталось к утру. Вот, господа, это вам и досталось. А вы про кундалини.

Не знаю, возможно, так и полагается пахану покидать свою кодлу, без объяснений. Пришел — оттуда, ушел — вон туда, почему, зачем — ведомо лишь ему. А может быть, где-то понадобилась срочно его тяжелая рука, потому и бросил своих холуев ночью, посреди дела. Разве этих ребят что-то держит друг возле друга, кроме общего дела? Сделалось, и — когти рвать. Кто куда. Это нормально. Кое-кто из той кодлы сегодня сами паханы. Значит выкрутились. Почему нет?