Искушения и искусители. Притчи о великих

Я болен гриппом. И давно.
Наверное помру.
Сижу в платке. Гляжу в окно.
Как детка кенгуру.

Я карандаш с бумагой взял,

Нарисовал тюрьму.
Затем скалу нарисовал,
А на скале — Му-Му
(Ваще на почве этих скал
Сошедшую с уму).

Налево — стражник на стене,

Стоит как призрак лорда
Направо — сплющена в окне
Белеет чья-то морда.

Вот узники копают грунт.

Зачем? Таят причину.
И лишь один стоит во фрунт,
Малютка Аль Пачино.

Шестой уж год стоит как выпь,

Прибыв в шестом вагоне,
Копать ему нельзя, увы,
Он у нас вор в законе.

А вот и я ползу, как жук,

Не производя ни звука,
В зубах железный нож держу,
В руках держу базуку.

Вокруг тюрьмы в лесу тусуюсь,

Тая свою личину,
Уж много дней я здесь пасу
Корефана Аль Пачину.

Негромкий слышен стук лопат,

Не накопались за день!
Вот и луна. Погиб закат.
Меня хватают сзади.

Удар под корень головы.

Отобрана базука.
Вот я в подвале.
Все на вы.
Вы — говорят — гадюка!

Вот Эрик Робертс. Он грозит

Замучить мое тело.
Сластолюбивый паразит,
Он любит это дело.

Меня пытают, я молчу.

Мне сыворотку колют.
Я, глядя в зубы палачу,
Его пинаю в голень.

Палач хохочет, как пират,

Он мазохист в натуре,
Моим пинкам он очень рад,
Он накурился дури.

От дури смрад в моем уму,

Уже я не врубаюсь,
Вдруг сумасшедшая Му-Му
Врывается как Чапаев.

Она ломает дверь в тюрьму,

Слюна с клыков струится.
Однако бешеной Му-Му
Весь персонал боится.

Спина к спине встаем — как встарь!

Как встарь — последний бой!
Над нами мечется фонарь,
За нами — волчий вой.

Уж с чем, а с дракой я знаком,

Му-ме могу быть папой.
Я бью костлявым кулаком,
Она — когтистой лапой.

Идем, за нами все горит!

Там впереди — вода,
Там водопады, в них звенит
Упавшая звезда.

И помнит Тот, кто смотрит Сон,

Как Божий пел рожок,
Как Аль Пачино был спасен,
Теперь за ним должок.

— Здорово, грипп мой!

— Бу-бу-бу!
— О’кей, помру к утру,
Посмотришь на меня в гробу,
Отличный выйдет труп!

Средь пирамид, сквозь желтый зной

Гудят колокола.
Никто не сплачет надо мной,
И мама умерла.

И до утра я так гляжу,

Торча в своем окне.
А под окном вся эта жуть,
Вся по уши в нирване.

Сделай сам

Подольский магнат кинобизнеса, финансовая акула Рудинштейн покачивался, отдуваясь после сауны, в голубом аквариуме, где плавали лепестки роз и розовые сонные девушки. «Прыгай сюда!» — показал он мне властно коротенькой ручкой, и я прыгнул в розово-голубое желе.

Потолкавшись среди роз и нимф, я ехидно сказал задумчиво-багровому Рудинштейну:

— Все состояния, дорогой Марк Григорьевич, начинаются с криминала. Как известно.

— Криминал криминалу рознь, — благодушно отвечал акула Рудинштейн, отмахиваясь лениво от проплывающей наяды. — Я нарушал когда-то законы, да, потому что не было свободы, а как иначе можно было сделать работу? Всем дай, нигде этого, естественно, не фиксируя, пусть по мелочам: шоферу, кассиру. Слушайте! Когда в 86-м году меня посадили на шесть лет с конфискацией имущества, то «похищенного» за семь лет работы набралось 4332 рубля! Это вам сейчас смешно. А мне сказали, что я ограбил государство.