Искушения и искусители. Притчи о великих

То есть перед вами мемуар, написанный тридцати-сорокалетним человеком в свойственном ему в те поры стиле джазовых композиций. Когда-то в тексте были даже ноты, чтобы можно было текст наборматывать и напевать. Изложено все без хронологической последовательности просто потому, что отдельные истории валялись «в столе» по нескольку лет, поджидая товарищей. Объяснять в те времена, чем мучаются герои, почему поступают так, а не иначе, нужды не было. Мы в этих объяснениях жили. Это и было предчувствием той эпохи, которая вскоре начала осуществляться сама по себе.

Я и сейчас не хочу называть имена героев и героинь этих сказок. У сказочных героев не бывает имен, а тем более фамилий.

Хлеб наш насущный даждь нам джаз

Дней прервется череда…

Как же скучно, господа!

Тема

Жила-была девочка, которую мама родила назло папе. Мама не любила детей, но когда она узнала, что папа тоже их не любит, моментально родила ему девочку. На самом деле она была баба-яга, и одна нога у нее была костяная. Но папа все равно так никогда и не узнал об этом. Он был художник. Работал по договорам, ходил в сапогах, подбитых медными гвоздиками, а когда спал, ноги у него торчали из-под одеяла. Каждая нога заканчивалась выдающимся коричневым ногтем. Однажды он проснулся и обнаружил, что ног стало четыре. Причем две — собачьи.

У него была замечательная собака, помесь дога с таксой, такая премиленькая такса, только полтора метра длиной. Она родилась без хвоста, умела говорить «мама», пела под губную гармошку, когда папа был под мухой и брался ей аккомпанировать, спала под одеялом на спине и однажды по забывчивости высунула свои задние ноги вместе с папиными. Вот он удивился!

Девочке жилось хорошо. Когда мама и папа начинали друг друга бить, она уходила ночевать на вокзал. Собаке на военные действия было наплевать, она залезала себе под одеяло, разваливалась на спине и похрапывала. А девочка отправлялась на вокзал.

Никто не вставал у нее на пути и не стеснял свободу ее выбора, она росла самостоятельным, развитым современным ребенком, это я и имею в виду, когда говорю, что жилось ей хорошо.

Подумайте, разве хорошо бы ей жилось, если бы папа или мама принялись обращать на нее внимание и учить уму-разуму? Она выросла бы забитым, ортодоксальным ребенком, не умеющим самостоятельно мыслить, так и не увидевшим теневых сторон жизни и не умеющим сопереживать.

А девочка все это умела. Она была плюс ко всему еще и рассудительной девочкой и относилась ко всем жизненным отправлениям философски. Когда поздней ночью долго шедший сзади молодой человек схватил ее вдруг за ноги выше колен, как-то разом завернул юбку и сопя принялся стаскивать невыразимое, она хоть и изумилась, но не завизжала, не закатила истерики и не умерла со страха. Она принялась с ним разговаривать, объясняя несвоевременность и неуместность его поведения. Молодой человек был так поражен, что скоро перестал заносить над ней грязную дрожащую десницу, требуя молчания и покорности, вступил в дебаты, в ходе которых проиграл, и выпустил ее из потных объятий на свободу.

Самые несложные отношения складывались у нее с собаками. Среди них у нее было много знакомых. Некоторых она приглашала в гости — просто поужинать. Она не могла предоставить им крова надолго, поскольку обычно была изгоняема мамой вместе с гостями. Только на папину собаку мама не посягала, та сразу же говорила ей укоризненно: «Мама!» Надо отдать должное собакам — они не дулись, девочку считали своим человеком, а кроме того, по их представлениям, урвать кусочек жратвы на дармовщину или словить кайф, повалявшись в тепле, — уже жизненный успех. Однако девочка чувствовала-таки некоторую перед ними вину.

Одевалась девочка очень модно и современно, и поэтому мальчики рано начали на нее оборачиваться. Видите ли, вещи ее любили, и она всегда делала с ними что хотела. Например, выстирав предназначенную на выброс и сунутую в мусорное ведро подкладку от старого маминого пальто и обрезав произведенные в ней молью кружева — она шила себе прекрасную кофточку или сарафанчик неожиданного фасона и соответственно расцветки. Из папиного плаща, в котором в былые дни хаживал он в одиночку на окуня, получалась, после некоторых урезаний и вывороток, пикантная клешеная курточка с массой погончиков на местах заплаток и с шикарными пуговицами, обшитыми дерюжкой.

Она была такая очень небольшая и прозрачная девочка, и тряпок на нее уходило совсем немного, а юбки в те поры, если вы помните, шились такие, что их как бы и вовсе не было.

Она рано стала жить материально независимой жизнью. Окончив школу, устроилась секретаршей в довольно сносное учреждение, где ей сразу же стали платить 70 рублей в месяц. Величина суммы смущала ее вначале, позже она привыкла, но и этого ей вполне хватало — ела она мало, была, как я уже сказал, одета, а на субботу и воскресенье давала маме два рубля — пай на участие в семейном чае и супе.