Искуситель (часть 1)

- Здесь, здесь! - вскричала немка, увидев нас под де ревом. Мой учитель протянул уже руку, чтобы схватить меня за ухо, но положение, в котором мы находились, перепугало и строгих наших наставников: нас подняли, отвели домой, уложили спать и на другой день, дав препорядочную нотацию, оставили без обеда. "К чему эти ничтожные подробности?" - скажут, может быть, мои читатели. О! Если б вы знали, как эти мелочи для меня драгоценны! С каким наслаждением, описывая первые впечатления детских лет, я переношусь мыслью в этот золотой век моей жизни! Не мешайте мне помолодеть хотя на несколько минут и не гневайтесь на меня, добрые мои читатели! Еще несколько страниц, посвященных воспоминанию, и я поведу вас вместе со мною в этот премудрый свет, в котором знают, что солнце не ложится спать, что оно почти в полтора миллиона раз более земли, а не знают того, что из всех людей, им освещаемых, одни только дети или те, которые походят на детей, могут называться счастливыми. "Следовательно, глупцы счастливее умных? спросит какой-нибудь обросший бородою европеец. Следовательно, невежество мы должны предпочитать просвещению?" Чтобы отвечать на этот вопрос, надобно прежде знать, каких людей эти господа называют глупцами и что величают просвеще нием и невежеством? Слова меняют часто свое значение. Было время (но, благодаря бога, не у нас), что кровожадный фанатизм именовали верою, а исполнение кротких евангельских добродетелей - равнодушием к вере и вольнодумством. Давно ли французы называли прихотливую волю нескольких палачей законом; право осуждать без суда - свободою и каждое христианское чувство - фанатизмом? Давно ли?.. Но об этом поговорим после.

II

ГУБЕРНСКИЙ ГОРОД

Я уже сказал, что мы оба с Машенькой вовсе не думали о нашем дальнем родстве, следовательно, и мысль, что она может быть со временем моей женою, не приходила мне никогда в голову. Однажды нянюшка ее, выговаривая ей за какую-то резвость, сказал: "Не стыдно ли вам, сударыня, вы уже невеста!" "Невеста! - повторил я про себя. - Невеста! Да неужели Машенька выйдет когда-нибудь замуж, будет любить другого больше, чем меня? О, нет, это невозможно!" Спустя месяца два после этого, нам случилось быть на свадьбе у одного деревенского соседа, бедного помещика, который выдавал сестру свою за нашего уездного заседателя. Я не мог без досады смотреть на веселый вид брата, который не скрывал своей радости. "Ах, какой злодей! - думал я. - Сестра его выходит замуж, а он еще радуется!" Когда в церкви, при начале венчания, жених взял из рук брата свою невесту, сердце у меня замерло, и я невольно схватил Машеньку так крепко за руку, что она чуть было не закричала. "Ах, сестрица! - шепнул я ей на ухо, - что, если когда-нибудь... Да нет! Тебя-то уж у меня никто не отымет!" Все это нимало не удивляло Машеньку: ей каза лось только, что я люблю ее гораздо больше, чем другие братья любят своих сестер. Я и сам не сомневался в этом до тех пор, пока один случаи не открыл мне глаз и не развил вполне чувства, которое таилось в душе моей. Вот как это было. Накануне праздника Петра и Павла, в тот самый день, как мне минуло шестнадцать лет, вошел ко мне поутру Кондратий Бобылев.

- Честь имею поздравить со днем вашего рождения, - сказал он. - Извольте-ка вставать да одеваться, пора к обедне. Я вскочил с постели.

- Мусью француз захворал, - продолжал Бобылев, - так мне приказано быть при вас. После обедни господа едут в город. - Так мы с Машенькой останемся одни?

- Никак нет, сударь! Их высокородия берут вас и барышню вместе с собою. - Как? Мы поедем в город? - Точно так-с, в город, на ярмарку. - Возможно ли?.. Мы будем на ярмарке!