Искусник (СИ)

– Не высший. Уровнем ниже.

– Понятно… – повисшее молчание прервалось на пятой секунде: – Трое на «козлике». Ровно в десять на станции «Бауманская».

– Спасибо! – выдохнул Еровшин, но трубка донесла лишь частившие гудки.

Дачный поселок Садовый, тот же день, позже

Расколоченная дверь с самодельным витражом почти не прятала комнату в «финском домике». Я присмотрелся – моя пуля лишь расколола большое зеркало в резной раме старого трюмо, и в нем отразились азартно толкавшиеся ноги Брута. Олигаршонок лежал не у входа, как мне казалось, а в углу, под вышибленным окном. Вероятно, хочет вскочить в манере героя-одиночки, и открыть огонь на поражение. «Привет вам через окно!» – как говаривали в Одессе. Ну, не ждать же привета…

Поведя стволом, я мягко нажал на спуск. И еще раз – левее. Пуля расщепила крашеную вагонку, и Брут взвыл, тут же разразившись довольно вычурными трехэтажными выражениями.

– Слышь, петух гамбургский! – крикнул я, вставляя магазин. – Выгляни в окошко! Дам тебе горошку!

В ответ заскрипело, завизжало битое стекло – и поперек оконного проема метнулась нелепая фигура. Дважды грохнул ТТ. Одна пуля засела в бревенчатой стене флигеля, а другая прозудела совсем рядом с моей головой – словно шершень обдал теплым воздухом. И мурашки врассыпную…

«Последний патрон!»

– Живой? – окликнул Брут. – Погоди шмалять, трубку возьми!

– Мне тебя и так слышно!

– Трубку возьми, мать твою!

Отступив за край проема, я протянул руку и снял трубку.

– Алё?

– Тошенька, это я! Я! – неожиданно пробился Лидин голос, плачущий, напуганный, родной. – Они…

Звонок оборвался, а я продолжал держать трубку, надавливая на ухо, но лишь короткие гудки бились о перепонку. Услышать Лиду было истинным потрясением, а когда ко мне вернулась способность мыслить, я понял, что победа, казавшаяся столь близкой, снова отдалилась, став почти недосягаемой.

– Все понял, герой-любовничек? – Брут заржал, всхрапывая как жеребец. – И что ж тебя вечно тянет на замужних?

Я молча встал, отряхнул пыль и опилки с колен. Выстрелил, не вскидывая карабин, не целясь – пуля ушла туда, куда указывал ствол, с треском разрывая брусок каркаса «финского домика».

– Мои парни сцапали девку полчаса назад! – в голосе олигаршонка пробивались деловитость и даже миролюбие. – Звонили из телефона-автомата. Скоро будут здесь… О! Это они!

С улицы донеслось фырчанье мотора. Скрипнули тормоза… Клацнула дверца…

– Пусти, козел! – в Лидином возгласе клокотала ярость.

Я сжал карабин. Сжал зубы.

– Не стрелять! – послышался молодой, почти пацанячий голос.

В калитку боязливо протиснулись двое парней, державших за руки бледную, растрепанную Лиду.

– Анто-он! – девичий зов истончился, и меня резануло жалостью.

– Я здесь! Не бойся!

– Тоша, убей их! Убей их всех!

– С радостью!

– Э! Э! – встревожился один из скорохватов. – Ты там… это… А то мы ее… того…

– Стреляй, Тоша!

Я длинно выдохнул, наблюдая, как парочка в дурацких костюмчиках заводит Лиду в дом. Злость во мне вскипала тем круче, чем яснее я ощущал свою беспомощность. Стрелять? Чтобы, не дай бог, убить девушку? И что тогда? Упереть дуло «Тигра» в горло и дотянуться до спускового крючка? Ведь всё сразу, моментально потеряет смысл!

– Антоний, выходи! – завопил Брут, кривляясь. – Выходи, подлый трус!

– Это кто трус? Я-то один тут, а вот ты, погляжу, без шоблы никак! То впятером, то втроем… Стра-ашно!

После недолгого молчания раздался сдавленный голос олигаршонка:

– Сейчас мои парни уйдут! А ты – зайдешь! Понял? Побалакаем тет-а-тет!

– Эй! Мы выходим! – в пацанячьем голосе сквозил испуг.

– По одному! С поднятыми руками! Живо!

Скорохваты выскользнули из расколоченных дверей, одинаково спотыкаясь на ступеньках крыльца, и дунули на улицу.

– Заходи, Антоний! Пр-рашу!

Я толкнул дверь флигеля ногой и вышел на свет. Вряд ли опасность грозила мне с улицы. Брут – не тот человек, чтобы доверять убийство своего врага подручным.

– Антоша! – выкрикнула Лида. – Он тебя убьет!

– Ну, не сразу, не сразу! – издевательски захихикал олигаршонок. – Казнить без последнего слова – это как секс без прелюдии!

Я поднялся на крыльцо и вошел в дом. Скрыть шаги не вышло бы даже у индейца – битое стекло усыпало пол, перемежаясь со щепками и клочками стекловаты. Брут стоял у противоположной стены, левой рукой обхватив Лидину шею, а правой поигрывая «тэтэшником». Белая рубашка мокла кровью – все-таки я его зацепил, хотя и несерьезно. Так, чиркнуло по ребрам.

– Брось волыну, Антоний!

Я замешкался, и дуло пистолета уткнулось в завитки растрепанных каштановых волос. Губы Брута искривились в глумливой усмешке. Мне ничего не оставалось, как медленно прислонить карабин к стене. Глаза у Лиды тотчас же наполнились слезами.