Искусники

Смех в темноте, словно музыкальный аккорд. И Марк, увлекающий ее на узкую кровать там, в Мексике. Вначале она не была уверена, чего он хочет, да и сам он не отдавал себе в этом отчета, это она помнила, так ж как и то, как стягивала с него спортивный костюм, подталкиваемая нетерпением, которое тогда даже не могла себе объяснить. Наслаждаясь ощущением привычности, в котором тонуло все прочее, а в особенности предчувствие, что так они с ним больше никогда не встретятся, что он вскоре начнет бесконечное падение в кроличью нору собственного мозга.

Предчувствие? Черта с два, он ведь сам тогда сказал ей, прямым текстом: «…когда-нибудь войдешь в комнату и с удивлением уставишься на комочек плоти, склонившийся к голой консоли…»

Так что же она делала тут, столь живо вспоминая ощущение ткани и плоти под пальцами?

– Здесь ты можешь получить все что угодно, достаточно просто подумать и представить. Перекрои это по своему вкусу, чтобы все стало так, как тебе хотелось, чтобы больше не испытывать разочарования, – шептал Марк. Джина почувствовала его дыхание на шее и изогнулась к нему, вытащив руку из рукава своего спортивного костюма. – Потому что мозг не чувствует боли.

Ощущение, растекавшееся от скользящей по ее боку руки, определенно не вызывало боли, подумала она и раскрылась ему навстречу, отчего оно усилилось. Нет, это не боль, ничуть не похоже.

– Боль излечима, – продолжал нашептывать Марк. – Собственно, ее легче всего излечить, непонятно, и чего мы ходим, бесполезно мучаясь, когда это вовсе необязательно. Боль совершенно необязательна. Только мы. Без боли. Только мы с тобой… мы…

Разве жизнь предоставляет вторую попытку?

– Это не вторая попытка, Джина. Это новый шанс. И, несмотря на все, что произошло – а может даже, благодаря этому, – ты этого хочешь. Пусть будет так, как ты хочешь. Боль – твоя, моя – была лишь шумом, помехой, и я стер ее для нас с тобой.

Что не так с этой картинкой?

* * *

Призрачные звуки отдавались эхом от облаков, низко нависших над озером с каменистыми берегами. Гейб лежал, уставившись в небо и морщась оттого, что жесткие камни упирались в спину. Вот-вот затемненные участки облаков запульсируют, а он не хотел на это смотреть. Он едва не ободрал затылок о камни, но все же повернул голову, чтобы бросить взгляд на противоположный берег озера.

Поверхность воды покрылась рябью, когда что-то прямо на линии его взгляда начало тускнеть и исчезать. Возникло неприятное ощущение нарастающего давления где-то за глазами. Сделав над собой усилие, Гейб перевернулся и сел, держась к озеру спиной. «Когда все твое тело – виртукостюм, в этом есть определенные отрицательные стороны», – подумал он. Оттолкнувшись, он поднялся на ноги.

Что-то тянуло его сзади, понуждая обернуться. Почти потеряв равновесие, он пошатнулся, переступив по круглым бокам камней, но все же удержался на ногах, спиной к озеру.

– Джина? – позвал он.

Ее отсутствие проделало дыру в воздухе.

* * *

«Узоры на плаще не просто необычны», – подумала Сэм, наблюдая за их движениями. Есть тут что-то еще. Порой ей казалось, что она почти успевает разглядеть в них какие-то образы – не просто тени, принявшие некую форму, а настоящие картинки, как будто ее сознание насильно заставляли проецировать образы, наполнять их цветом и подробностями. И чем дольше она смотрела, тем ощутимее становилась эта сила, словно узоры касались ее сознания каким-то странным, интимным образом. Она не могла сказать, что это ей нравилось, но и определенно заявить, что не нравилось вовсе тоже не могла. Высказать какое-либо суждение по этому поводу она была совершенно не готова, да и выслушивать чьи-либо другие, правду сказать, тоже. Хорошо хоть кругом стало так тихо, никто не станет отвлекать. И можно продолжать медитировать, пока узоры будут образовываться и трансформироваться на ткани плаща.

Но, Господи, до чего же сильно приходилось напрягаться! Даже сильнее, чем когда она нащупывала ту методику симпатических вибраций. Мысли продолжали ускользать быстрее, чем она успевала понять, о чем, собственно, думала. Как если бы она пыталась поймать нескольких очень быстрых и скрытных существ, которые мгновенно прятались, как только она подступалась к ним, и в лучшем случае удавалось увидеть только их хвостики. И вот это ей совсем не нравилось, потому что сознание ее словно освобождалось, вычищалось, стерилизовалось, подготавливалось для приема чего-то другого.

Что-то пошевелилось на самом краю периферийного зрения, нарушив состояние медитации. Сэм ощутила прилив бессловесного рефлективного раздражения, молниеносно переросшего в слепую ярость.

В следующую минуту она уже смахивала набегавшие на глаза слезы, глядя на Адриана, который стоял перед плащом, уперев руки в боки. Вид у Адриана был озадаченный.

– Вы что, в полном ауте? – спросил он.