Читаем Искусство 19 века полностью

Изображая в серии различные эпизоды народной войны, мастер связывает их единством драматического повествования. Смысл многих надписей вытекает из смысла надписи предыдущего листа. Но еще очевиднее их единство в особых изобразительных приемах Гойи: бурной, насыщенной движением и чаще всего многофигурной композиции, резких контрастах крупных черных и белых пятен, стремлении к обобщающим образам, лишенным мелочной детализации. Почти везде Гойя выбирает момент драматической кульминации события, противопоставляя убитым — образы живых людей, страданиям умирающих от голода — тупое самодовольство сытых, жертвам — жестокое бесстрастие палачей. Он иногда скупо вводит в офорты элементы пейзажа, усиливающего трагическую окраску события: голые холмы, пустое бескрайнее небо, резкие очертания изломанных войной деревьев. Сочетая технику акватинты и офорта, мастер достигает богатства светотени, сложных соотношений бархатисто-черных и серебристо-серых тонов, пятна и линии.

Офорты второй серии «Бедствия войны» посвящены разгулу реакции. Гойя вновь возвращается к языку аллегории и иносказаний, но исполненный боли и горечи смысл многих его образов ясен (офорты «Против общего блага», «Результаты», «Истина умерла»).

Вскоре, однако, Испания переживает новый революционный подъем. Вспыхнувшее в январе 1820 г. близ города Кадиса на острове Леон восстание экспедиционных войск, возглавленное полковником Рафаэлем Риего, послужило толчком которой испанской буржуазной революции 1820—1823 гг., которая также не увенчалась успехом и была разгромлена силами внешней и внутренней контрреволюции.

Творчество Гойи в предреволюционные годы и в годы революции отличается сложным многообразием тем, образов, настроений. Это время трагических раздумий художника о жизни, его личного одиночества, усиливающейся болезни, душевной смятенности и вместе с тем надежд и поисков прекрасного светлого начала. Чертами особой содержательности и внутренней взволнованности отмечены портреты этих лет, и в первую очередь автопортрет 1815 г. (Прадо).

Франсиско Гойя. Смерть алькальда из Торрехона. Лист из серии «Тавромахия». Офорт. 1815 г.

 

илл. 141

Франсиско Гойя. Майское дерево. 1815 г. Берлин, Национальная галлерея.

 

илл. 137

Настроение нарастающего трагизма, тревоги и напряженности проникает в те произведения Гойи, в которых он возвращается к излюбленному им изображению народных празднеств и зрелищ (картина «Майское дерево», 1815, Берлин, Национальная галлерея; графическая серия «Тавромахия», 1815). Особого внимания заслуживают рисунки задуманной им серии «Заключенные», которые посвящены образам борцов за свободу, ученым и мыслителям—жертвам инквизиции. Художник неизмеримо более глубоко развивает в них давно волновавшую его тему страдающего человека-узника, еще намеченную в упомянутых листах серии «Капричос».

Франсиско Гойя. Прогулка (Молодость). Ок. 1815 г. Лилль, Дворец изящных искусств.

 

илл. 140

Иным, жизнеутверждающим, мажорным звучанием проникнуты картины Гойи «Прогулка» («Молодость», ок. 1815; Лилль, Дворец изящных искусств), «Кузнецы» (1819; Нью-Йорк, музей Фрик), «Водоноска» (ок. 1820; Будапешт, Музей). В крупном по размерам полотне «Кузнецы» мастер связывает в компактной композиции крепкие фигуры кузнецов, охваченных ритмом напряженной работы. Впечатление суровой и вместе с тем торжественной красоты рождает эта картина, сочетающая в колорите черное, серое с белым и красным. Низкая линия горизонта, уверенная пластическая моделировка придают изображению монументальную значительность. Тот же принцип своеобразной героизации образа отличает и маленькое будапештское полотно — исполненный силы и свежести образ молодой испанской девушки-водоноски. Картина написана в радостных светлых — от розово-желтых до оливково-коричневых — тонах, густым, сильным, коротким мазком, мерцает богатыми красочными рефлексами. По сравнению с ранними жанровыми работами 70-х гг. видно, каким значительным общественным содержанием наполняются теперь произведения Гойи; в них достигнута высокая степень художественного обобщения, а цветовое решение, которое раньше служило средством передачи декоративно-зрелищной красоты народной жизни, становится существом самих образов, выражением их внутреннего смысла.

Но наряду с произведениями этой линии в искусстве Гойи можно видеть работы иного плана. До сего времени фантастические образы населяли преимущественно его графику. Теперь они все чаще проникают в его живопись, сообщая полотнам особую сложность и богатство замысла, остающегося порой зашифрованным. Одной из первых известных нам картин подобного рода может считаться «Колосс», датировка которой относится исследователями ко времени между 1808 и 1814 гг. Дальнейший шаг в этом направлении представляют росписи Кинта дель Сордо («Дом глухого»), в котором Гойя жил с 1819 г.

Перейти на страницу:

Все книги серии Всеобщая история искусств

Искусство Древнего мира
Искусство Древнего мира

«Всеобщая история искусств» подготовлена Институтом теории и истории изобразительных искусств Академии художеств СССР с участием ученых — историков искусства других научных учреждений и музеев: Государственного Эрмитажа, Государственного музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина и др. «Всеобщая история искусств» представляет собой историю живописи, графики, скульптуры, архитектуры и прикладного искусства всех веков и народов от первобытного искусства и до искусства наших дней включительно. Том первый. Искусство Древнего мира: первобытное искусство, искусство Передней Азии, Древнего Египта, эгейское искусство, искусство Древней Греции, эллинистическое искусство, искусство Древнего Рима, Северного Причерноморья, Закавказья, Ирана, Древней Средней Азии, древнейшее искусство Индии и Китая.

Коллектив авторов

Искусствоведение

Похожие книги

Истина в кино
Истина в кино

Новая книга Егора Холмогорова посвящена современному российскому и зарубежному кино. Ее без преувеличения можно назвать гидом по лабиринтам сюжетных хитросплетений и сценическому мастерству многих нашумевших фильмов последних лет: от отечественных «Викинга» и «Матильды» до зарубежных «Игры престолов» и «Темной башни». Если представить, что кто-то долгое время провел в летаргическом сне, и теперь, очнувшись, мечтает познакомиться с новинками кинематографа, то лучшей книги для этого не найти. Да и те, кто не спал, с удовольствием освежат свою память, ведь количество фильмов, к которым обращается книга — более семи десятков.Но при этом автор выходит далеко за пределы сферы киноискусства, то погружаясь в глубины истории кино и просто истории — как русской, так и зарубежной, то взлетая мыслью к высотам международной политики, вплетая в единую канву своих рассуждений шпионские сериалы и убийство Скрипаля, гражданскую войну Севера и Юга США и противостояние Трампа и Клинтон, отмечая в российском и западном кинематографе новые веяния и старые язвы.Кино под пером Егора Холмогорова перестает быть иллюзионом и становится ключом к пониманию настоящего, прошлого и будущего.

Егор Станиславович Холмогоров

Искусствоведение