Искусство быть родителем

Спустя какое-то время ребенок пришел и с гордостью заявил:

- Я все сложил!

Мы встали из-за стола, чтобы пойти посмотреть на его работу и похвалить.

И нашему взору предстало неожиданное. Настолько неожиданное, что мы стояли молча, оторопев от увиденного, потом дочь отчаянно закричала:

- Ты что наделал? Я же просила тебя сложить книги в стопочки!

- Я и сложил, - с недоумением ответил ребенок. - Я сложил - по всем сторонам!

Он действительно сложил их «по всем сторонам». Стопки из трех-четырех книг лежали повсюду - у комода и у кровати, у стола и у окна, у двери и у стены, вообще - в центре комнаты. Вся комната была усеяна этими стопочками книг, все ее пространство было занято стопками книг.

Он сложил. Он действительно сложил, так, как хотел. О чем, между прочим, спрашивал у нас. Это было его собственное видение - как надо сложить книги. Его собственный порядок.

И этот его порядок на самом деле очень соответствовал ему, маленькому ребенку. Это для нас, взрослых, сложить книги - значило выложить их в две-три высокие стопки, соответственно нашей собственной величине.

Для него такие вот стопочки были отражением его масштаба. И поскольку их получалось много, надо же было найти для каждой место!

Они - другие! У них свой масштаб. Свои выводы. Свои чувства и отношения.

Однажды дочь, задержавшись на работе, опоздала за ребенком в детский сад.

- Ты представляешь мой ужас, - рассказывала она мне, - я понимаю, что опаздываю на час, когда воспитатель уж точно уйдет и ребенка оставят на попечение охранника детского сада, и я не могу дозвониться в сад и передать воспитателю, чтобы она объяснила сыну, что я уже еду и скоро приеду, чтобы он не думал, что я о нем забыла. И я всю дорогу нервничала, что мой ребенок сидит один в саду с охранником, и мне было стыдно, что я такая ужасная мать, что мой ребенок должен сидеть одинокий с каким-то дядькой в саду. И как он там себя чувствует - в пустом саду с чужим человеком? И ты представляешь, я примчалась в этот сад - открывает мне дверь охранник, а ребенок мой - довольный и счастливый, с неохотой встает с дивана, на котором он сидел и смотрел с охранником телевизор.

И выходя из сада, он прерывает мое сбивчивое: «Извини, дорогой, так получилось, что мне нужно было задержаться на работе, мне так неудобно…» - совершенно неожиданной фразой:

- Ты знаешь, мама, сегодня - самый счастливый день в моей жизни!

- Самый счастливый день? - переспрашиваю я, не понимая - в чем счастье-то?

- Я остался один в саду с охранником! - гордо говорит он. - Я вместе с охранником смотрел телевизор! - Так же гордо продолжает он.

И то, как он говорит слово «охранник», - сразу все объяснило. Охранник - это же самый важный человек в детском саду!

- Завтра мне будет завидовать весь детский сад! - заявил ребенок, и дочь после этих слов успокоилась. И, рассказывая мне об этом, пораженно говорила:

- Я извелась, я вся в чувстве вины, что мой ребенок несчастен, а у него это - «самый счастливый день в его жизни»! До какой степени он другой человек. С другим представлением, с другим отношением!

Они - другие. Они - не мы. У них действительно свои отношения, свои чувства, свои ценности.

- Однажды в детстве подружка дала мне обрезки цветной фольги, - рассказывала одна женщина. - Это была настоящая ценность - маленькие пластинки разноцветной жесткой фольги, которую не купишь в магазине. Это было настоящее богатство! Я до сих пор помню замирание в сердце, когда я любовалась разноцветными кусочками, их бликами. Я уже представляла, как украшу звездочками из фольги платье любимой куклы, и она станет принцессой. Как сделаю своим куклам блестящие разноцветные короны, и они станут королевами. Я легла спать с этой мыслью. Но утром не обнаружила на столе своего богатства.

Моя бабушка все выбросила. Она увидела беспорядок на столе у ребенка и навела порядок. И бросила все ненужное - обрезки бумаги, кусочки фольги - в печь.

Я помню горе, которое пережила, узнав, что моего богатства больше нет. Для меня это было горе. Я пережила ощущение настоящей потери и непоправимости случившегося. Я до сих пор помню это чувство утраты и осознание невосполнимости этой утраты. Потому что уже ничего нельзя было сделать - фольги уже нет и взять ее негде.

Это было настоящее горе, и я плакала так, как плачут при настоящем горе. Я обиделась на бабушку. И долго не могла простить ей это «преступление».

Сейчас я понимаю - она была любящей бабушкой и любила меня так, как умела, - заботилась, кормила, наводила у меня на столе порядок. Это она и сделала - выбросив то, что было так дорого мне, но не представляло никакой ценности для нее. Она даже не подумала тогда спросить у меня, что мне тут нужно, что надо оставить. Ей в голову не пришло поинтересоваться, зачем нужны многочисленные обрезки. Ей в голову не приходило, что у меня могут быть мои собственные ценности.

Знаешь ли ты, что ребенок - этодругоетело?