Искусство частной жизни. Век Людовика XIV

Представив вам первое действие благодати Господа нашего Иисуса Христа, мне остается призвать вас, господа, задуматься над последним, венчавшим все прочие. Силой благодати смерть для христиан меняет свою природу, ибо, казалось бы, призванная всего лишить, она, как говорит апостол, облекает нас в небесное и сулит вечное обладание истинными благами.[369] Пока мы заключены в эту смертную обитель, наше существование подчинено переменам, ибо таков закон сей юдоли; у нас нет ничего, даже в порядке благодати, чего бы мы не могли утратить в следующий миг из-за естественной изменчивости наших желаний. Но как только для нас перестают идти часы, отмеряя дни и годы нашей жизни, мы, покинув исчезающие видимости и рассеивающиеся тени, вступаем в царство истины, освобождающее нас от ига перемен. Нашей душе более не угрожает опасность, наша решительность не знает колебаний — смерть, вернее, благодать последней стойкости имела силу их укрепить; и как завет Господа нашего Иисуса Христа, отдавшего себя нам, навеки скреплен, по праву заветов и апостольского учения, [370] смертью божественного завещателя, так и со смертью верующего этот блаженный завет, согласно которому мы, со своей стороны, предаемся Спасителю, становится нерасторжимым. А потому, господа, когда я вновь представлю вам Мадам в схватке со смертью, не страшитесь за нее: сколь жестокой не казалась смерть, на сей раз она лишь завершает труд благодати и скрепляет извечное предназначение принцессы. Взглянем же на эту последнюю схватку, но на сей раз будем крепки. Не будем подмешивать слабость к отважнейшему подвигу и бесчестить слезами прекраснейшую победу. Хотите узреть, сколь могуча была благодать, даровавшая Мадам победу? — Взгляните, как ужасна оказалась ее смерть. Какой чувствительный удар для принцессы, которой было что терять. Скольких лет она лишила эту младость! Сколько радости исхитила у судьбы! Сколькой славы лишила эти достоинства! И разве могла бы она явиться более скорой и жестокой? Как будто она собрала все силы, объединила все, что в ней есть самого грозного, и добавила к этому живейшие страдания, причиняемые нежданностью нападения. Но хотя, без угроз и предупреждений, она заставила почувствовать себя с первого удара, она не застигла принцессу врасплох. Благодать, еще более быстрая, ее предупредила. Слава и молодость не исторгли у Мадам ни единого вздоха. Бесконечное сокрушение о своих грехах не оставило ей иных сожалений. Она попросила распятие, с которым она видела, как умирала королева, ее свекровь, словно надеясь почерпнуть стойкости и благочестия, которые сия поистине христианская душа оставила там вместе с последним вздохом. При виде этого великого знамения не ждите от принцессы надуманных и пышных речей: святая простота заменяет величие. Она вскричала: «Боже мой, почему не всегда я на Тебя полагалась?» Она сокрушается, ободряется, исповедуется, и все это с чувством глубочайшей боли, что лишь сегодня начинает узнавать Господа, именуя незнанием малейшее внимание к миру. Сколь выше явилась она всех тех трусливых христиан, которые считают, что исповедью приблизят свою кончину, и которых приходится соборовать силой: сколь достойны они осуждения, с отвращением причащаясь к сему таинству веры! Мадам позвала священников до врачей. Она сама потребовала священных таинств Церкви — покаяния с сокрушением, причастия со страхом и с верой, соборования с благочестивой поспешностью. Отнюдь не испытывая ужаса перед последним, она хотела исполнить его с пониманием: она внимала объяснениям святых обрядов и апостолических молитв, которые, подобно неким божественным чарам, утишают сильнейшие страдания и (я сам это неоднократно видел) заставляют позабыть о смерти тех, кто им внимает со всей верой: она за ними следила, им вторила, и спокойно подставила тело священному помазанию, точнее — крови Иисуса, которая струится в сей драгоценной жидкости. Не думайте, что чрезмерные, непереносимые страдания хоть сколько смутили ее душу. Я более не хочу восхищаться храбрецами и завоевателями! Мадам показала мне истинность слов Мудреца: «Долготерпивый лучше храброго, и владеющий собой лучше завоевателя города» (Притч., 16:32). Как она владела собой! С каким спокойствием исполнила все, что подобало! Мысленно припомните, что она сказала Месье. Какая сила! Какая нежность! Слова, проистекавшие от полноты сердца, чувствующего себя над всем возвысившимся, слова, освященные присутствием смерти, и еще более присутствием Господа, искреннее порождение души, которая, вблизи от Небес, в долгу перед землей лишь истиной, вы будете вечно жить в памяти людей, но особенно в сердце этого великого принца. Мадам была более не способна сопротивляться слезам, которые он перед ней проливал. Непоколебимая во всем прочем, здесь она не могла не уступить. Она попросила Месье удалиться, ибо хотела ощущать нежность лишь к распятому Господу нашему, протягивавшему к ней руки. Что мы тогда узрели? Чему тогда внимали? Она подчинилась велениям Господа: она принесла Ему свои страдания как искупление заблуждений, громко исповедовала католическую веру и воскресение из мертвых, это драгоценнейшее утешение для всех умирающих с верой. Она воодушевляла рвение тех, кого призвала, дабы они воодушевляли ее, и не хотела, чтобы они на мгновение прекращали беседовать с ней о христианских истинах. Многократно она желала быть омытой кровью Агнца: этому новому языку научила ее благодать. Мы не увидели в ней ни хвастовства, которым стремятся обмануть других, ни движений испуганной души, которые обманывают ее самое. Все было просто, надежно и спокойно; все исходило из души покорной и из источника, освященного Святым Духом.