Искусство и религия (Теоретический очерк)

Социально-критическая функция карнавала и всех народных смеховых и пародийных форм углубилась и усилилась в Западной Европе в эпоху Возрождения, когда социальные и идеологические устои старого общества уже сознательно высмеивались и отрицались как крестьянством, так и нарождавшейся буржуазией и городским плебсом. Поэтому вполне естественно, что в творчестве Рабле народная смеховая стихия получила особенно четкую социально-критическую интерпретацию.

Тот же процесс, хотя и в несколько иных исторических рамках и в особых социальных условиях, можно проследить и в истории России. А. А. Белкин полагает, что в силу ряда исторических причин русские церковь и государство „были настроены к народной смеховой культуре значительно более непримиримо, чем на Западе" [1]. Это, по-видимому, так, особенно если иметь в виду XVI и XVII вв., когда усилились социальные движения низов русского общества, нашедшие свое отражение и в усилении критических элементов и социальной сатиры в творчестве русских скоморохов, и в появлении (особенно в XVII в.) остросатирических литературных произведений [2]. Не случайно гонения против скоморохов усиливаются в середине XVII в., в эпоху многочисленных бунтов и восстаний грудящихся масс России. Известный царский указ 1648 г. против скоморохов был принят на основании челобитной курского духовенства, которое жаловалось царю на ущерб, причиняемый церкви деятельностью скоморохов. Для нас челобитная представляет интерес, поскольку она яркими красками рисует отношение русского населения к церкви и церковным службам, с одной стороны, и к различным народным „игрищам" и зрелищам - с другой.

[1 Белкин А. А. Русские скоморохи, с. 9.]

[2 См.: Адрианова-Перетц В. П. Очерки по истории русской сатирической литературы XVII в. М.-Л., 1937.]

„А что, государь, - говорится в челобитной, - в твоем государстве в дальних странах от крымские и от литовские стороны в северских и в польских в старых и в новых порубежных городах и в селах и в деревнях всяких чинов многие люди и их жены и дети в воскресные дни и в господские и в богоро-дичны и великих святых в празднуемые дни во время святого пения к церквам божиим не ходят и в святые празднуемые также и в седмичные во многие дни и по вечерам и во всенощных позорищах бражничают и в домах своих и сходятся на улицах и на городских полях и к кочелищам и на игрищах с скоморохами песни бесовские кричат и скакания и плясания и меж собою кулачные и дрекольные бои и драки чинят и на релех колышутся, а отцов своих духовных и приходских попов также и учительных людей наказания и унимания от таких злых дел не слушают и не внимают и за наказание и внимание отцам своим духовным и приходским попам также и учительным людям те бесотворцы наругание и укоризны и бесчестие с великими обидами и налогами чинят и на таких бесовских позорищах своих многие христианские люди в блуд впадывают, а иные и смерть принимают" [1]. Если даже считать многое в челобитной преувеличенным, то и тогда возникает картина весьма примечательная: массы русского населения, во-первых, предпочитают участие в народных увеселениях посещениям церкви и, во-вторых, не слушают увещеваний священников и других духовных наставников, которые пытаются воздействовать на них словом. Пришлось церкви прибегать к государственному принуждению, чтобы устранить конкурентов в лице скоморохов.

[1 Цит. по: Белкин А. А. Русские скоморохи, с. 174.]

Обстановка, рисуемая челобитной, характерна не только для XVII в. И в последующие времена, несмотря на строжайшие запрещения, народное искусство сохранялось и развивалось. Продолжением деятельности скоморохов явилась так называемая „медвежья потеха", различные зрелища с использованием дрессированных медведей, а также искусство народных кукольников, так называемый „театр Петрушки". И во всех этих зрелищах и увеселениях чрезвычайно сильна была сатирическая струя, направленная против духовенства, а иногда и против отдельных элементов религии.

Антиклерикальные тенденции были характерны и для русского народного изобразительного и прикладного искусства. К примеру, в XIX в. на русских ярмарках нередко продавалась вырезанная из дерева фигурка монаха, который несет на спине женщину, спрятанную в снопе. Сатирическое изображение представителей духовенства имело место и в русских народных гравюрах, так называемом „лубке".