«Искусство и сама жизнь»: Избранные письма

Если же я, к примеру, утверждаю, что картина Остаде из Лувра – семья художника: он сам, его жена, с десяток ребятишек – чрезвычайно заслуживает изучения и размышления, так же как «Заключение мира в Мюнстере» Терборха; если в галерее Лувра картины, которые лично я предпочитаю другим и нахожу самыми волнующими, часто бывают обойдены даже теми художниками, которые приходят посмотреть на голландцев, я нисколько не удивлен, понимая, что мой выбор основан на познаниях в этой области, которые недоступны большинству французов.

Но если, к примеру, наши с тобой мнения на этот счет не совпадут, уверен, позднее ты согласишься со мной. В Лувре меня расстраивает то, что тамошние Рембрандты портятся и что болваны из дирекции губят множество прекрасных картин. Скажем, раздражающий желтый тон некоторых полотен Рембрандта – следствие порчи от сырости и других причин, и я могу указать тебе эти случаи.

Сказать, каков цвет Рембрандта, так же сложно, как дать название серым оттенкам Веласкеса; за неимением лучшего можно говорить «золото Рембрандта», что и делают, но это слишком расплывчато.

Приехав во Францию, я – едва ли не лучше многих французов – прочувствовал Делакруа и Золя, и мое искреннее и открытое восхищение ими безгранично.

Все потому, что я составил себе более или менее полное представление о Рембрандте: один, Делакруа, пользуется цветами, другой, Рембрандт, – валёрами, но они равны друг другу.

Золя и Бальзак, живописцы общества, реальности во всей ее полноте, пробуждают в тех, кто ценит их, редкостные художественные эмоции, именно потому, что они схватывают описываемую эпоху целиком. И хотя Делакруа изображает человечество, жизнь в целом, а не эпоху, он все-таки принадлежит к этому же семейству вселенских гениев.

Мне очень нравятся последние слова, кажется Сильвестра, которыми заканчивается великолепная статья:

«…так умер – чуть ли не с улыбкой – Эжен Делакруа, из племени великих художников, живший с солнцем в голове и с бурей в сердце, переходивший от воинов к святым, от святых к влюбленным, от влюбленных к тиграм, от тигров к цветам».

Домье – также великий гений.

Милле – живописец целой нации и мест, в которых она обитает.

Возможно, эти великие гении – всего лишь помешанные, и, чтобы иметь безграничное доверие и уважение к ним, надо самому быть помешанным. Ну и пусть – я предпочту свое безумие чужой мудрости.

Прийти к Рембрандту не напрямую – может, это и есть самый прямой путь. Поговорим о Франсе Хальсе. Он никогда не писал Христа, благовестий пастухам, ангелов, распятий и воскресений, никогда не писал обнаженных женщин, сладострастных бестий.

Он писал портреты, и ничего, ничего, ничего больше.

Портреты солдат, собрания офицеров, портреты чиновников, собравшихся ради дел республики, портреты матрон с розовой или желтой кожей, в белых чепцах, в шерсти и черном атласе, обсуждающих бюджет сиротского приюта или богадельни, он писал портреты добрых горожан в семейном кругу – мужчина, женщина, ребенок, – он писал пьяницу, старую торговку рыбой с ухмылкой ведьмы, красивую шлюху-цыганку, младенца в пеленках, лихого дворянина-бонвивана, усатого, в сапогах со шпорами, он писал себя с женой, юных, влюбленных, на дерновой скамье в саду после первой брачной ночи, он писал негодяев и хохочущих мальчишек, он писал музыкантов, он писал толстую кухарку.

Больше он не знал ничего, но это – стоит Дантова Рая, Микеланджело, Рафаэля и даже греков. Это прекрасно, как Золя, но здоровее и веселее, при этом так же живо, ибо его эпоха была здоровее нашей и не такой печальной. А теперь – что такое Рембрандт? Совершенно то же самое: автор портретов. Вот для начала здоровое, широкое, ясное представление, которое следует иметь о двух выдающихся голландцах, стоящих друг друга, прежде чем углубляться в предмет.

Как следует поняв это – всю славную республику, представленную двумя плодовитыми портретистами, воссозданную широкими мазками, – мы оставим очень широкие поля для пейзажей, интерьерных сцен, животных, философских сюжетов.

Но умоляю тебя, следуй этой прямой линии рассуждений, которую я стараюсь представить тебе в очень, очень простом виде.

Впусти в свою голову мастера Франса Хальса, автора портретов жителей целой республики, лихой, живой и бессмертной. Впусти в свою голову такого же великого и универсального мастера портретов жителей Голландской республики Рембрандта Харменса ван Рейна, широкого, натуралистичного и здорового, как и Хальс. Потом мы увидим, как из этого истока, Рембрандта, вытекают непосредственные и истинные ученики: Вермеер Делфтский, Фабрициус, Николас Мас, Питер де Хох, Боль и те, на кого он повлиял: Поттер, Рёйсдаль, Остаде, Терборх. Я упоминаю Фабрициуса, от которого нам остались лишь два полотна; я не упоминаю кучу хороших художников и особенно стекляшки среди бриллиантов, глубоко засевшие в вульгарных французских головах.