Искусство кройки и житья. История искусства в газете, 1994–2019

Из больших художественных музеев страны слабость к Дали многократно демонстрировал ГМИИ имени Пушкина, а богатый, в ложноклассической своей шали Эрмитаж надменно держался в стороне. Пара поздних выставок Арпа или Магритта ситуацию изменили мало – в петербургский визуальный дискурс сюрреалисты вошли маргиналами (недаром их многочисленные последователи на берегах Невы – это почти исключительно салонное искусство с Невского проспекта). Дадаисты же были использованы отечественным искусством многократно и по делу, но все больше как-то без прямых ссылок и внятных искусствоведческих комментариев.

По времени выставка в Главном штабе, конечно, запоздала. Но по качеству и подбору материала она почти идеальна для первого монографического знакомства с явлением. Она большая, подробная, не только на звездах (всего один «проходной» Дали, много нетривиальных Дюшана и Магритта, основа – вещи Жоана Миро, Поля Дельво, Ханса Белльмера, Ман Рэя, Курта Швиттерса), с редкими именами и вещами, с документами. В значительной мере этим не самым отлакированным взглядом на дадаистов и сюрреалистов мы обязаны источнику, из которого получили работы на выставку. Они приехали из Музея Израиля в Иерусалиме, собрание которого формируется не по принципу «это надо купить обязательно», а из вещей, переданных в дар или по завещанию. Иногда коллекции получаются разрозненными, а иногда, как в случае с дадаистами и сюрреалистами, музею страшно везет.

Основу этой части коллекции музея составил дар Артуро и Веры Шварц. Миланский историк искусства, знаток каббалы и алхимии, Шварц был лично знаком с Бретоном, Дюшаном, Ман Рэем, Арпом и прочими главарями этой банды. Он же специально занимался творчеством Дюшана и издал его каталог-резоне. В 1972 году Шварц подарил Музею Израиля тринадцать реди-мейдов Марселя Дюшана, в 1991 году – библиотеку дадаизма и сюрреализма (редкое собрание документов, периодических изданий, книг, рукописей и писем), а в 1998 году в честь 50-летия Израиля пожертвовал более восьмисот произведений дадаистов и сюрреалистов. К этому надо прибавить полученный музеем в 1985 году от Гарри Торчинера хрестоматийный «Замок в Пиренеях» Рене Магритта (1959 год, самая большая работа на эрмитажной выставке), переданные в Иерусалим в 1987 году из Парижа по завещанию Марка Энгельхарда работы сюрреалистов, приобретенные у самих мастеров, и работы Арпа, Пикассо и Гонсалеса, поступившие в музей по завещанию из коллекции Артура и Мадлен Шалетт Леджуа в 1999‐м.

Выбирать явно было из чего. Рассказ получился внятный и точный: множество имен, все возможные жанры и техники, четкий водораздел между апроприирующими готовые вещи и формы дадаистами и играющими со своими собственными снами и химерами сюрреалистами. Антибуржуазный накал первых и огламуренный потомками образ вторых. Разные способы борьбы с реальностью. Разная реальность, наконец. Все это читается как увлекательнейший роман. А то, что на этот раз он переведен на русский язык, придает ему дополнительный флер. Недаром директор Эрмитажа Михаил Пиотровский начал свое приветственное письмо в каталоге с довольно амбивалентного замечания: «Ленин, говорят, живя в Цюрихе, захаживал на родину дадаизма в кабаре „Вольтер“ и даже играл там в шахматы с Тристаном Тцара». Большевики и дадаисты равно проповедовали пораженчество, но швейцарские власти видели в дадаистах более серьезную угрозу, чем в «русских». Сегодня дадаисты явно безвредны, а вот русские опять о-го-го, даже для швейцарцев.

1 июня 2017

Холст, масло, фатум

Выставка «Ансельм Кифер – Велимиру Хлебникову. Судьбы народов», Государственный Эрмитаж

Если бы художника Ансельма Кифера не было, его надо было бы выдумать. Хотя бы для того, чтобы он сделал эту выставку. Потому что если она не убедит российского зрителя в том, что современное искусство не пугало и не повод для гламурного селфи, а плоть от плоти искусства классического, что формальные упражнения не меняют сущности визуального восприятия, что оно требует работы мысли и чувств, но и отдает сторицей, то я уж и не знаю, что тогда убедит. Кифер это не про красоту и «позитив», не про гладкую поверхность холста и «тончайшее прикосновение кисти», это про боль, кровь, землю, войну, смерть, память и дух человеческий. Но, прежде всего, это о живописи. Той живописи, границы которой модернизм проверял на прочность чуть ли не столетие, размыл до почти полного растворения, и которая снова и снова находила себе выход. Американский абстрактный экспрессионизм и немецкий неоэкспрессионизм способны закрыть все разговоры о смерти живописи. Кифер в этом ряду – один из последних могикан, каждый холст которого настаивает на праве живописи быть главным из искусств.