Искусство легких касаний

«Какими в точности были оккультные практики де Сада, сегодня можно только догадываться. Но интересно сообщение одного источника, что в 1772 году маркиз нанял трех девиц легкого поведения для флагелляции и анала – и приучил девушек откликаться на странные по тому времени клички. Дебелая и большегрудая звалась «Либерте», брюнетка с мелкими чертами лица – «Эгалите», а мужеподобная северянка с русой косой – «Фратерните». Отсюда, вероятно, и пошли французские «Свобода, Равенство и Братство» – к началу революции они были уже прочно запечатлены в духовном пространстве и только ждали триггерного события…»

Когда Дави употребляет выражение «триггерное событие» вслед за Бонье, Голгофский понимает, что оба принадлежат к одной ложе и разделяют общую инициацию. Он конспектирует дальше:

«Опыты де Сада, как мы знаем, были быстро и решительно пресечены – у него были могущественные покровители, но даже они не помогли, когда вмешался Бонапарт, тоже ярый адепт Разума (крайне важного помощника для любого амбициозного артиллериста). Похоже, Разум предпочел традиционные жертвоприношения мелкого домашнего скота живой человеческой боли… Бонапарт и де Сад, как видно, встречались не только у каминной полки в квартире Дави…»

На этом милом наблюдении кончается салфетка, а еще через семнадцать страниц – и рефлексия Голгофского по этому поводу.

Голгофский спрашивает Дави, по какому именно ритуалу происходило жертвоприношение, но тот признается, что не знает деталей. Он даже подозревает, что Голгофский, с его информацией про египетский скипетр из коллекции «Метрополитен», мог бы сам все объяснить… Как? Форма скипетра? Она могла быть любой.

– Я видел кое-что в коллекциях у братьев, – говорит Дави. – Это могла быть простая указка наподобие дирижерской палочки. Насколько я запомнил, такой формат был общепринят среди английских лож. Или гусиное перо. Их очень любили в Европе в восемнадцатом и раннем девятнадцатом веке.

Голгофский в ответ декламирует:

– «Европа цезарей! С тех пор, как в Бонапарта гусиное перо направил Меттерних…»

Кое-как удается перевести Мандельштама на французский. Поэты-созерцатели всегда немного провидцы, вздыхает Дави.

Голгофский продолжает деликатно доить скудное вымя информатора.

Как и где осуществлялись эти процедуры, Дави не знает. Точно так же ему не известна точная фармакология снадобья, которое вводило адепта Разума в сноподобный транс – он в курсе только, что в восемнадцатом веке в его состав входила шпанская мушка. Большие запасы которой – он поднимает палец – находили при каждом обыске у де Сада.

Но Дави знает кое-что другое, и это с лихвой искупает его неведение в прочих вопросах.

– В основе химер обычно лежал лингвистический конструкт, – говорит он. – Своего рода заклинание, мотто, вербальная формула, «письмо».

Он делает пальцами обеих рук знак кавычек.

– Письмо? – не понимает Голгофский.

– Конечно. Использование письма ничуть не удивительно при обращении к Разуму. Ведь именно Он дал людям речь и ее знаки. Как же еще обращаться к Нему? В письме и содержалась та команда, которую адепт пытался зафиксировать в общем для людей смысловом поле. Так сказать, геном будущей химеры…

Голгофскому наконец надоедает притворяться парижанином восемнадцатого века, и с салфеток он переходит на диктофон в своем мобильном. Рассказ Дави того стоит.

– Существовало два механизма фиксации лингвоконструкта, – рассказывает заслуженный садовед. – Они были известны как Внешнее и Внутреннее Действие. Внешнее было, по существу, пустым ритуалом, и его формы менялись от ложи к ложе. Иногда послание чертили магическим жезлом на стене, иногда писали кровью. Иногда, наоборот, наливали в сосуд жертвенную кровь и вырисовывали буквы лезвием на ее поверхности, и так далее. Могли даже чертить вилами по воде, был и такой подход. Но чаще всего текст просто писали на бумаге, а затем сжигали ее. Пепел иногда размешивали в вине или воде – и выпивали перед переходом к Внутреннему Действию.

– А зачем сжигали?