Искусство любить: Исследование природы любви

С тех пор как эволюция рода человеческого привела от матерински-центрированной к отцовски-центрированной структуре общества и религии, мы можем проследить преображение зрелой любви главным образом в развитии патриархальной религии. (Это мнение особенно верно для монотеистических религий Запада. В индийских религиях фигура матери еще сохраняет значительное влияние, например, в образе богини Кали; в буддизме и даосизме понятие богов — или богинь — не имело существенного значения, если не отсутствовало вовсе.)

В начале этого развития мы находим деспотического, жестокого Бога, который считает созданного им человека своей собственностью и имеет право делать с ним все что угодно. Это та стадия религии, на которой Бог изгоняет человека из рая, чтобы тот не вкушал от древа познания добра и зла и не мог сам стать Богом; это этап, на котором Бог желает при помощи потопа уничтожить род человеческий, потому что никто из людей не любезен ему, за исключением любимого сына Ноя; это этап, на котором Бог требует от Авраама, чтобы тот убил своего единственного возлюбленного сына Исаака, высшим актом послушания доказав свою любовь к Богу. Но одновременно начинается новый этап: Бог заключает с Ноем договор, в котором обещает никогда не уничтожать человеческий род. Он ограничивает себя не только своими обещаниями, но также и собственным принципом, принципом справедливости, и на этой основе Бог должен уступить требованию Авраама пощадить Содом, если в нем найдется хотя бы десять праведников. Но развитие идет дальше, чем превращение Бога из фигуры деспотического племенного вождя в любящего отца, который ограничивает себя принципами, им самим постулированными. Оно идет в направлении превращения Бога из фигуры отца в символ его принципов, принципов справедливости, истины и любви. Бог — это истина, Бог — это справедливость. В этом развитии Бог перестает быть личным существом, отцом. Он стал символом принципа единства в разнообразии явлений, воображаемым образом цветка, который вырастает из духовного семени в человеке. Бог не может иметь имени. Имя всегда обозначает вещь или личность, нечто конечное. Как может Бог иметь имя, если он не личное существо и не вещь?

Наиболее поразительный случай этой перемены обнаруживается в библейской истории откровения Бога Моисею. Когда Моисей сказал Богу, что евреи не поверят, что его послал Бог, пока он не скажет им имя Бога (как могли идолопоклонники понять безымянность Бога, если сама сущность идола в том, чтоб иметь имя?), то Бог пошел на уступки. Он сказал Моисею: "Я — сущий, вот мое имя". "Я сущий" означает, что Бог не конечен и не личность, и не "существо". Наиболее адекватный перевод этой фразы: скажи им, что "мое имя — безымянность". Запрещение создавать какой-либо образ Бога, произносить его имя всуе, наконец, вообще произносить его имя имеет ту же самую цель, что и освобождение человека от идеи, что Бог — это отец, что он личность. В последующем теологическом развитии эта идея была преобразована в утверждении, что Богу нельзя придавать никакого позитивного атрибута. Сказать о Боге, что он мудрый, сильный, благий, — это опять же представить его как личность; большее, что я могу сделать, — это сказать, чем Бог не является, констатировать негативные атрибуты, постулировать, что он не ограниченный, не немудрый, не несправедливый. Чем больше я знаю, что Бог — это не, тем больше мое знание о Боге.

Следующая зрелая идея монотеизма могла вести только к одному заключению: не упоминать имя Бога вообще, не говорить о Боге. Значит, Бог стал тем, чем он потенциально является в монотеистической теологии, безымянным Единым, чем-то невыразимым, понимаемым как единство, составляющее основу всего феноменального мира, основу всякого существования; Бог стал истиной, любовью, справедливостью. Бог — это я, насколько сам я — человек.

Вполне очевидно, что эволюция от антропоморфизма к чистому монотеистическому принципу повела к изменению понимания природы любви к Богу. Бога Авраама можно любить или бояться, как отца: иногда у него доминирует прощение, иногда гнев. Поскольку Бог выступает отцом, я выступаю ребенком. Я не избавился полностью от желания всеведения и всемогущества. Я все еще не достиг такой объективности, чтобы всецело признать ограниченность своего человеческого существа, свое невежество, свою беспомощность. Я все еще требую, как ребенок, чтоб был отец, который спасает меня, опекает меня, наказывает меня, отец, который любит меня, когда я послушен, которому лестна моя хвала и который гневается, если я непокорен. Без сомнения, большинство людей в их личном развитии не преодолевают этой инфантильности, и потому для большинства людей вера в Бога — помогающего отца — детская иллюзия. Несмотря на то, что это понимание религии было преодолено некоторыми великими учителями рода человеческого, оно все еще остается преобладающим.