Искусство любви

Краем глаза Антон уловила какое-то движение слева. Может быть, в другой ситуации он бы и успел среагировать, но сейчас – зажатый со всех четырех сторон – он смог только развернуться к тому, кто изо всех сил опустил чугунный кулак ему голову.

Ноги у него подкосились и он упал, успев подумать, что это – конец.

Где-то далеко завыла милицейская сирена.

* * *

Президент благотворительного фонда культурного возрождения России «Белый лебедь» Александр Сергеевич Понюшкин метался по своей огромной двухъярусной квартире, возбужденно потирая руки и сверкая горящими влажными глазами.

Александр Сергеевич с утра собирался на прием к какому-то очередному спонсору, даже надел по такому случаю парадный костюм, но полчаса назад неожиданно решил никуда совсем не идти.

Виною тому был телефонный звонок. Александр Сергеевич, уже примерявший в прихожей белую бабочку перед зеркалом, дотянулся до телефона, снял трубку и не сводя глаз со своего отражения в зеркале, хорошо поставленным голосом солидно проговорил в трубку:

– Понюшкин слушает...

Неизвестно, что ему ответили на другом конце провода, но Понюшкин вдруг засуетился, отбросил бабочку в сторону и, заметно понизив голос, засюсюкал в трубку, пыхтя и всхрюкивая от приятного волнения.

В общем, Александр Сергеевич Понюшкин после того телефонного звонка впал в то самое возбужденное состояния, из которого не вышел до сих пор.

Пробежав несколько шагов по лестнице, ведущей на второй ярус квартиры, Александр Сергеевич вдруг остановился и сокрушенно покачал головой.

– Ай-ай-ай, – пробормотал он, – ну, как так можно... Как можно быть таким рассеянным! Таньку-то, жену свою, я позавчера к маме выгнал... с вещами, а портретов ее не снял. А ко мне сейчас Светочка придет... Как хорошо, что она мне позвонила – прямо замечательно! Я уже три дня ее не видел, думал с ума сойду...

Александр Сергеевич улыбнулся и судорожно вздохнул, словно у него от сладкого томления перехватило дыхание. Потом он вдруг нахмурился и снял со стены портрет.

Сунув портрет подмышку, Александр Сергеевич галопом поскакал дальше, вертя головой по сторонам, как любопытная лошадь. На втором этаже своей квартиры, Понюшкин снял еще три портрета своей жены, на мгновение замер... Потом, вспомнив, что еще один портрет – самый большой, почти по всю стену – висит в прихожей на первом этаже, Понюшкин снова побежал вниз, громыхая золочеными рамами портретов, которые он так и нес подмышками.

– Ну, Танька... И зачем я тебя вообще в жены взял? Богема чертова... – бормотал он, стуча вниз по лестнице, – художница... Вся прокурена, пропита, а туда же – если что и мажет, так только автопортреты. Вся квартира завалена автопортретами. И самое главное – было бы с чего эти самые автопортреты писать! А то – ни кожи, ни рожи, личико серенькое, глазки подкрашенные – с ресниц сыпется, плечи в перхоти, голос, как милицейская сирена... А туда же – женщина! Идеал женской красоты! И картины подписывает как – «Клеопатра»... Какая на хрен Клеопатра! Вобла сушеная... И правильно я ее к матери выгнал! И обратно не пущу! Надоела она мне! Вот Светочка моя – это совсем другое дело. Вот уж женщина так женщина! Никогда такой не встречал!

Александр Сергеевич добрался до прихожей и свалил портреты к стене. Остановился перед большой картиной напротив зеркала, у которого Александр Сергеевич только полчаса назад примерял бабочку. Изображенная на картине женщина с неправдоподобно длинной шеей томно и рассеянно смотрела сквозь струйку седого дыма, поднимавшегося от сигаретки, которую женщина сжимала в тонких пальцах.

Внизу, на массивной золотой раме была прикреплена табличка: «„Лебедушка“ (автопортрет); город Москва. Клеопатра. 2002 год».

– Лебедушка, – фыркнул Александр Сергеевич, – вобла и есть.

Он обхватил портрет, потянул его не себя, но вдруг покачнулся и, сдавленно пискнув, рухнул на спину. Портрет грохнулся секундой позже и накрыл Александра Сергеевича, словно застывшее на морозе одеяло. Треснула и развалилась на составные части массивная рама.

Александр Сергеевич несколько минут испуганно лежал под портретом, потом, поняв, наконец, что все-таки останется жить, выбрался наружу, разодрав холст пополам.

– Да, – задумчиво проговорил он, сидя среди обломков картины, – хорошо, что не успели застеклить портрет. А то бы я без головы остался... Хорошо... что я снял все-таки эту идиотскую деревяшку. В прихожей сразу другой вид какой-то стал... И вообще – без этой заразы Таньки-Клеопатры – все как-то неуловимо изменилось. В лучшую сторону.

Александр Сергеевич Понюшкин стряхнул с напомаженной головы какую-то дрянь и вдруг светлые мысли охватили его сознание.