Искусство любви

– Извольте выкушать со мной чашечку чая, – она подхватила со стола полулитровую бутылку водки и с изумительной точностью – ровно – разлила ее по двум громадных размеров стаканам.

Очевидно, умилившись изысканному обращению, Васик, не говоря ни слова, выпил свой стакан, закусил случайно уцелевшей килькой, перевел дыхание, открыл рот, наверное, для того, чтобы продолжить так изящно начатый разговор, но девушка в вечернем платье, икнув, неожиданно повалилась на бок.

Рухнув со стула, она пробормотала еще что-то вроде:

– Графиня желает нанести вам визит и рекомендовала меня для того, чтобы...

Для чего никому не ведомая графиня рекомендовала девушку в вечернем платье, Васику узнать так и не удалось, потому что, стащив со стола скатерть, девушка закуталась в нее и громко захрапела, судя по всему, вообразив себя в собственной постели.

Разочарованно вздохнув, Васик поднялся изо стола и направился к игрокам в бутылочку.

– А ты кто такая?

– Что? – переспросила я, отвлекаясь от наблюдения за Васиком.

– Ты кто такая? – повторил свой вопрос Пункер.

– Ольга, – ответила я осторожно, так как Пункер глядел на меня явно подозрительно – раздувая ноздри и сжимая кулаки, что явно являлось предвестием очередного скандала.

– Ольга – хорошее имя, – доброжелательно заметил отец Никодим, подхватывая под руки разволновавшегося Пункера, – и поелику имя русское это, негоже будет русскому человеку нападать на очаровательную девушку, это имя носящую.

– А я не русский, – хмурясь, заявил Пункер, – я еврей. У меня по матери фамилия – Эйзенштейн.

– Иудейскую веру исповедуешь? – поинтересовался отец Никодим.

– Чего?

– Крещеный ли ты отрок или нет, – грозно повысив голос, спросил отец Никодим.

– Не помню, – сказал Пункер.

– Боже всемилостивейший! – воздев руки, пророкотал отец Никодим. – Как долго наш народ будет жить под дьявольским наваждением, имя которому – атеизм! Как долго сознание русского человека будет зависеть от идеологии правящего класса! О, лживые скоты, опутавшие мою страну паутиной мракобесия! О, суки позорные!..

Пока неопохмелившийся священнослужитель исходил патетическими восклицаниями, изредка переходящими в взволнованную проповедь, Пункер Эйзенштейн извлек из заднего кармана джинсов плоскую бутылочку виски, несколькими богатырскими глотками опорожнил ее; отшвырнул ненужную уже пустую тару в угол чудовищно захламленной квартиры, сверкнул на меня глазами и вопросил снова:

– А ты кто такая?

– Кто ты такой? – немедленно подхватил отец Никодим. – Кто ты, русский человек, забывший свое имя? Кто ты, русский человек, потерявший свои корни и лишившийся живительного влияния истоков? Кто ты, позабывший о своей натуре?

– В натуре, – икнув, повторил Пункер Эйзенштейн, – ты кто такая?

Я вздохнула и отошла к столу, под которым похрапывала, завернувшись в нечистую скатерть, девушка в вечернем платье. Пункер Эйзенштейн и отец Никодим, совсем не заметившие моего маневра, принялись дискутировать на тему возрождения культуры русского народа, причем отец Никодим полностью перешел на церковнославянский, а Пункер вдруг ни к селу ни к городу заговорил о своем прадеде Абраме, бывшем политическом заключенном, в постреволюционные годы отсидевшем десять лет за кражи и мошенничества.

«Не удастся мне поговорить по душам с этим самым Пункером Эйзенштейном, – подумала я, – да и с отцом Никодимом не лишним было бы потолковать. И тот и другой присутствовали на холостяцкой вечеринке Васика, а Пункер – тот даже сам навязал Васику проститутку Свету, следовательно хоть что-то должен о ней знать. А для меня сейчас это совсем немаловажно – получить как модно больше сведений о своем противнике, прежде чем нанести ответный удар. Очень жаль, что и Пункер, и отец Никодим не пригодны в данный момент к какой-либо серьезной беседе – пьяны оба достаточно крепко и не первый день».

Я перевела взгляд на них. Отец Никодим ораторствовал уже в полный голос – схватив своего собеседника за грудки, он кричал ему в лицо труднопроизносимые фразы на церковнославянском языке – а Пункер, под мощным натиском обезумевшего священнослужителя потерявший всякую способность здраво мыслить, придушенно что-то вякал, болтаясь в сильных руках, словно лягушка в клюве аиста.

«Хотя времени на сбор информации и размышления у меня не так много, – размышляла я, – кто знает, когда Света нанесет мне очередной удар. Если в первый раз ей не удалось очень сильно повредить мне, но и мне – ей».

Очнувшись от своих мыслей, я заметила вдруг, что Пункер и отец Никодим, неожиданно закончив со своей дискуссией, приближаются ко мне.

– А ты кто такая? – икнув, снова обратился ко мне Пункер.

– Ольга, – в который раз ответила я.

– Ольга? – нахмурился Пункер и, пошатываясь, приблизился ко мне вплотную.

Я, вздохнув, приготовилась было к длительному объяснению – кто я такая и что делаю в этом доме, но ход моих размышлений прервал отец Никодим, неожиданно возникший всего в паре шагов от меня.