Искусство памяти

Though dusty wits dare scorn astrology,
And fools can think those lamps of purest light
Whose numbers, ways, greatness, eternity,
Promising wonders, wonder do invite
To have for no cause birthright in the sky
But for to spangle the black weeds of Night;
Or for some brawl, which in that chamber hie,
They should still dance to please the gazer’s sight.
For me, I do Nature unidle know,
And know great causes great effects procure;
And know those bodies high reign on the low.
And if these rules did fail, proof makes me sure,
Who oft fore-see my after following race,
By only those two eyes in Stella’s face.

(Над астрологией пусть тщится пыльный ум,

И пусть глупец узрит в чистейшем свете,
Что тайну кличет потаенных дум
Числом, величьем вечности отметин,
Лишь тьме помеху, пасынков небес,
Одеждам ночи давших блесток прядь
И длящих хор нестройный лишь для тех,
Кому не лень их пляску наблюдать.
С природою знаком я по родству,
Мне действий и причин известно порожденье,
У врат высоких звезд круг стал не вдруг.
Когда ж неблагосклонно их движенье,
Кто свет мне на пути дарил не раз? –
То блеск лучистый Стеллы темных глаз.)

Поэт, полный религиозного чувства, следует пути небес, подобно Тамусу, египетскому царю из диксоновского диалога; он разыскивает следы божественного в природе, как Бруно в Eroici furori. И если отношение к старому искусству памяти с его местами и образами может играть роль пробного камня, то Сидни упоминает о нем без всякой враждебности. Объясняя в «Защите поэзии», почему поэзия запоминается легче, чем проза, он говорит:

…те, кто обучает искусству памяти, указывают, что нет для него ничего лучше хорошо знакомой комнаты, поделенной на множество мест; так и в прекрасном стихотворении каждое слово занимает свое естественное положение, каковое и помогает хорошо запомнить это слово688.

Столь любопытная интерпретация локальной памяти показывает, что Сидни запоминал стихи не по рамистскому методу.

Ноланец покинул те берега в 1586 году, но его ученик продолжил преподавать искусство памяти. Этой информацией я обязана «Алмазному Дворцу Искусства и Природы» Хью Платта, опубликованному в 1592 году в Лондоне. Платт сообщает, что «шотландец Диксон последние годы преподавал в Англии искусство памяти, о котором написал темный и насыщенный фигурами трактат»689. Платт брал у Диксона уроки, где научился запоминать места группами по десять, размещая в них образы, которым нужно придавать побольше живости и яркости, то есть, «как выражался Мастер Диксон, одушевлять umbras (sic!) или ideas rerum memorandum» («тени или идеи запоминаемых вещей»)690. Один из примеров такой одушевленой umbra – «Беллона с широко открытыми горящими глазами, изображенная так, как ее обычно и описывают поэты»691. Платт находит, что метод дал определенный результат, но вряд ли оправдал надежды, возлагавшиеся учителем на это «великое и цветущее искусство». По-видимому, его обучали только мнемотехнике в ее простейшей форме, а он, не зная, что это классическое искусство, называл его «искусством Мастера Диксона». Иными словами, Платт не был посвящен Диксоном в герметические таинства.