То, что называют общественным мнением, основывается на мнении не более чем двух – трех особ; мы убедились бы в этом, если бы могли присутствовать при истории возникновения какого-нибудь такого мнения. Тогда бы мы нашли, что первоначально приняли его, озвучили и начали отстаивать два – три человека; другие же были настолько любезны, что поверили, будто первые его вполне основательно исследовали. На основании предрассудка этих других о достаточных способностях первых, приняли то же мнение и третьи. Этим третьим, в свою очередь, поверили еще многие, которых леность подвинула поверить на слово и не тратить время на проверку. Так изо дня в день число этих ленивых и легковерных последователей возрастало, потому что, как только мнение получало за себя достаточное число голосов, уже следующие полагали, что оно могло достигнуть этого лишь благодаря прочности своих оснований. Остальные должны были допустить то, что допускалось большинством, чтоб их не считали возмутителями спокойствия, восстающими против общественного мнения, или дерзкими мальчишками, желающими быть умнее всех на свете. В результате немногие, способные к суждению, молчат, а те, которые могут говорить, совершенно неспособны иметь собственное суждение, а представляют собой только отголосок чужих мнений, которые они защищают даже с большею ревностью и нетерпимостью.
Они ненавидят в инакомыслящем не столько другое мнение, которого он придерживается, сколько нахальство, благодаря которому он судит самостоятельно, на что они сами никогда не отважатся и что в душе отлично сознают. Короче сказать, мыслят очень немногие, а свое мнение хотят иметь все поголовно. Что же им при таком положении вещей остается, как не зазубрить и голословно повторять готовые чужие мнения, вместо того, чтобы составлять их самим! Если дело происходит таким образом, то что же значит голос ста миллионов людей? То же, что какой-нибудь исторический факт, который встречаешь повторяющимся у сотни исторических писателей, а потом оказывается, что все они переписали его друг у друга, так что в конце концов все сводится к сообщению кого-то одного. Оно – это то, что я говорю, что ты говоришь, наконец, что он говорит; в итоге оно не что иное, как серия утверждений.
Тем не менее в споре с обыкновенными людьми можно пользоваться общим мнением, как авторитетом.
Вообще, когда спорят между собою две заурядные головы, оказывается, что избираемое ими обоими оружие большею частью сводится к авторитетам; авторитетами они тузят друг друга. Если более способной голове приходится иметь дело с плохой, то и для нее самое благоразумное взяться за то же оружие, выбирая его сообразно слабым сторонам противника. Такой противник, окунувшийся, словно Зигфрид[13]
, в пучину неспособности к мышлению и суждению, становитсяВ области права, в судах диспуты производятся только при помощи авторитета: авторитета твердо установленного закона. Для осуждения достаточно отыскать и привести соответствующую статью закона, то есть такую, которая применительна к данному случаю. Но и здесь остается большое поле действия для диалектики, потому что в случае надобности конкретный случай и нужный закон – даже если они, собственно, и не подходят друг к другу – переворачиваются и так, и эдак до тех пор, пока не окажутся подходящими, или наоборот.
Уловка 27.
Когда не знаешь, что отвечать на утверждения противника, то можно с деликатной иронией признаться в своей некомпетентности: «То, что вы говорите, недоступно моему слабому уму; может быть, вы и правы, но я не понимаю этого, потому отказываюсь высказать какое-либо мнение». Таким образом слушатели, у которых пользуешься уважением, вполне убеждаются, что твой противник говорит ужасный абсурд.Так, например, по выходе в свет «Критики чистого разума»[14]
или, вернее сказать, в самом начале того периода, когда она стала интересовать и волновать людские умы, многие профессора диалектической школы объявили: «мы этого не понимаем», думая, что таким путем им удалось очень тонко и хитро отделаться от нее.Но когда некоторые последовали нового направления доказали этим ученым старой школы, что они действительно ничего не поняли, те страшно рассердились.
Этой уловкой можно пользоваться только в том случае, когда вполне сознаешь, что пользуешься в глазах слушателей большим авторитетом, чем твой противник; например, когда спорят профессор и студент.