Справедливо замечено, что слава убегает от того, кто гонится за ней, и наоборот, – бежит за тем, кто не ищет ее. Ибо всякое искание славы доказывает, что само дело, ради которого хочется славы, стоит на втором плане, подобно тому, как аффектирование какого-нибудь качества доказывает отсутствие его. Итак, для славы ничего не нужно кроме заслуги, следовательно – нет надобности умолять других с целью возвыситься самому; не следует, далее, ни искать похвалы друзей, ни нарочито вызывать шум о себе; не следует также ни кричать о своем деле, ни вообще стараться, чтобы другие кричали о нем; но следует подождать, чтобы само дело заговорило о себе, что непременно и будет рано или поздно. Иначе вы только вызовете дух противоречия и поощрите чужую зависть.
Человек, не делающий зла, к которому способен, побуждается к тому следующими мотивами: 1) страхом наказания или мести; 2) страхом наказания в будущей жизни; 3) состраданием; 4) честолюбием, то есть страхом позора; 5) честностью, то есть объективною приверженностью к мере и верности, вместе с решимостью считать их священными основами человеческих отношений в тайной уверенности, что подобный взгляд нам самим принесет пользу.
Эта именно мысль, или скорее чувство, имеет огромное влияние. Она-то и побуждает честного человека отворачиваться с презрением от бесчестного, но выгодного дела, с возгласом: «Я честный человек!». Иначе почему бы бедняку питать такое благоговение к чужой собственности, что он даже в случае полной безнаказанности не нарушает ее? Какая другая мысль может быть в основе такой честности? Он просто не хочет выключать себя из великого общества честных людей, законы которого признаются всеми; он знает, что достаточно одного какого-нибудь бесчестного поступка с его стороны, и его изгонят из этого общества.
При совершении добра, то есть всякого дела, при котором собственная выгода, очевидно, уступает чужой, мотивом служат: 1) скрытое корыстолюбие; 2) награда в будущей жизни; 3) сострадание; 4) благотворительность, то есть убеждение, что мы обязаны поддерживать друг друга в нужде, и стремление соблюсти это убеждение в надежде, что оно когда-нибудь и нам самим пригодится. Очевидно, что здесь нет места тому, что названо Кантом поступком по долгу и ради долга. Кант сам сомневался в возможности действовать из сознания долга.
Видимость вещей, то есть чистое представление отдельных, разнообразных и ясных форм, в которых проявляется воля, все это приковывает нас к бытию, как к единственному светлому месту. Мы потому, собственно, боимся смерти, что представляем ее себе в виде непроницаемого мрака, из которого мы при рождении вышли и в который должны возвратиться после смерти. Но я верю, что после смерти мы очутимся в таком свете, в сравнении с которым солнечный свет будет тенью.
Мы до самой смерти стремимся или в далекое будущее, или в далекое прошедшее; настоящее же никогда нас не удовлетворяет. Наконец, мы замечаем, что всю жизнь гонялись за призраками и ничего не могли найти такого, что удовлетворяло бы нашему стремлению, то есть такого реального предмета, который удовлетворил бы нашу волю. Все это известно и часто было высказано. Но не так известно, почему не может быть иначе, – потому именно, что жизнь и реальный мир – не что иное, как только образ или снимок с воли, простое явление, а не вещь в себе[60]
. Оттого жизнь не имеет реальности, но, как всякий образ, есть просто поверхность без плотности или тень, призрак. Только одна воля, стремящаяся постоянно к самоудовлетворению, есть вещь в себе, единственная реальность. Потому воля не удовлетворяется простым образом, простым явлением; потому и жизнь, как тень настоящего бытия, не может удовлетворить волю.Недовольство большею частью зависит от того, что чувство самосохранения, переходя в эгоистическое правило, побуждает нас всегда обращать внимание на то, чего не достает нам, и заботиться о достижении. Напротив, то, что есть у нас, мы оставляем без внимания. Вот почему мы перестаем интересоваться тем, что уже приобретено. Такое правило, будучи полезно в смысле достижения известной цели, в то же время ведет к уничтожению самой главной цели, то есть довольства. Оно, таким образом, оказывает нам медвежью услугу. Мы должны выжидать, пока потребности и лишения скажутся сами собою, а не вызывать их преждевременно и нарочно.