Искусство проклинать [СИ]

Здесь же — вместо чистой белизны, равняющей все земные раны, постоянная изматывающая хлябь. Мокрые ноги, влажная одежда, с неба не то дождь, не то снег, и ветер, ветер… Я сообразила себе ужин из остатков рыбы и овощей, а на десерт умяла два больших апельсина, потом немного поработала и рано легла спать. Под ветер я теперь хорошо засыпаю.

Он явился к нам в салон перед самым обедом. Поболтался в холле у витрин, постоял у окошка, разглядывая меня через стекло, дождался Маринку. Она заметно оживилась, сбегала к зеркалу поправить свои бледно — золотые локоны, вернулась и завела с ним разговор. С моего места было видно как он приветливо-сдержанно улыбается, что-то говорит. Потом передал Маринке свёрточек, та в нём покопалась и зашла к нам.

— Ашотик, ты возьмёшься? Это недолго, почти пустяк.

Так и есть, цепочка. Разрыв возле самого замка. Что же он на ней носит? Наверное, крестик, смешно и странно смотрелась бы на парне за метр девяносто какая-нибудь дурацкая безделушка вроде медальона… конечно, это крестик.

Пока Ашот запаивал разрыв, этот тип всё время пялился на меня через окошко и я несколько раз отрывалась от работы, чувствуя на себе его взгляд. Какие синие глаза, совершенно невероятный интенсивный цвет. И волосы тоже красивые, а оттенок — почти как мои природные…

…Эти волосы взял я у ржи,
Если хочешь, на палец вяжи —
Я нисколько не чувствую боли…

Красивые волосы, и парень красивый, ничего не скажешь… Чего вот только уставился?

На обед в Пиццу мы пошли втроём: я, Маринка и Ашот. Витька поехал домой, прихватив Льва Борисыча: БМВ опять на ремонте. И этот красавец тоже увязался за нами: забрал свой поднос и, помедлив, устроился в противоположном углу. Маринка сразу его заприметила и стала, время от времени, поглядывать в ту сторону. Потом её внимание переместилось на меня.

— Тиночка, а ведь это твой кадр!

Этого мне только и не хватало… Я невозмутимо отрываюсь от пиццы, неспешно дожёвываю: Ты о чём, Марина? Какой кадр?

— Да тот самый! Клиент с цепочкой… вон, в углу сидит.

— С цепочкой? С какой цепочкой? — от моей безмятежной приветливости, надеюсь, веет простодушием и долготерпением святой Софии.

— С золотой! — не выдерживает нейтрально-шутливого тона беседы Маринка. — Не притворяйся, что не видишь его, Тина! Такого парня только слепая не заметит.

— Почему же он мой, Марина, раз у него цепочка золотая? Ты ведь знаешь, что я с золотом почти не работаю.

— Всё это выговаривается спокойно и неторопливо. Я поворачиваю голову, смотрю на парня безразлично и кротко: Нет, я его не знаю.

— Да ты что, не видишь, он с тебя глаз не спускает. Вот, всегда так… — тяжёлый вздох Маринки морщит пенку в чашке с какао.

— Как «всегда», Марина? Чего это ты опять выдумываешь? Я этого товарища не знаю, честное пионерское! Не имею никаких догадок по поводу его повышенного внимания к моей скромной персоне. Возможно, с кем-то спутал, или… Не знаю.

Ашот тихо улыбается, продолжая жевать, и посылает мне короткий дружелюбный взгляд. Он у нас прелесть, и, если ангелы всё-таки существуют, то они, должно быть, все, до единого, похожи на Ашота. Они, конечно же, все голубоглазые, с молочно — чистой кожей, и такие же болезненно худые, с узкой от сколиоза грудной клеткой, за которой мне всегда чудятся сложенные крылья.

— И он тебе, разумеется, до фонаря! — снова идёт в наступление Маринка.

Теперь вздыхаю я, принимая вид почтенной старой тётушки, которую шутя, задирают молоденькие племянницы на новогодней ёлке: Мариша, золотце, чего ты так разволновалась? Нужен тебе этот вьюнош? Он что, тебе так понравился?

— Тебе то, уж, точно не понравился, наша ты железная леди. Ясно как день! — Маринку, кажется, разозлило слово «вьюнош». Какой же он вьюнош? Здоровый привлекательный парень, лицо героя — любовника, косая сажень в плечах.

— Да не знаю я его, клянусь зарплатой! Ну, Марина, давай, забудем. Замнём для ясности. Он, что, твой знакомый?

Маринка опять глядит в тот угол, и нехотя бубнит: Забудем, так забудем. Он всё равно уже уходит.

Для удобства клиентов мы работаем до шести часов. Но до конца рабочего дня остаются только мужчины, нас с Маринкой отпускают в пять, потому, что к шести начинает темнеть. Маринке нужно добираться до дома автобусом, это минут двадцать-двадцать пять, минимум, да ещё столько же, бывает, приходится стоять на остановке. Я хожу домой пешком: так быстрее. Идти мне всего ничего: по тротуару от нашего старого Дома быта, который теперь называется Бытсервисом, затем через сквер на площадь, тоже старую, после переселения Белого дома в новый район, несколько ступеней вниз — и вот он, через дорогу, мой дом.