Искусство проклинать (СИ)

Пропади оно пропадом! Кому была нужна моя дурацкая романтическая блажь! Ну ещё хоть пятнадцать минут… десять. Господи, дура же я! Какая же я дура! До дома всего пять — десять минут… Можно скорее… Нас никто не увидит. Потому что так рано у нас никто не встаёт… Боже мой! Боже милостивый, праведный, спаси его… И такого тоже, полюби его! Он ничем не согрешил перед тобой. Это я, сумасшедшая, ненормальная и беспросветная… Никогда не отдам его, никогда, Господи! Он только… твой… Он и теперь не сделает ничего бесчеловечного. Он не может быть бесчеловечным. Только спаси, Господи! Спаси его…

Мы успели…

***

Ильяс правил старый кубачинский кувшин из потемневшего серебра с прогнутым, вдавленным внутрь боком, ещё недавно простреленным насквозь. Вещь была хороша даже в таком виде: изящная, тонкой художественной работы, с удивительно цельным законченным узором. Мы все вместе решали, как залатать отверстия, готовили припой и протравливали заплаты, а потом он взялся за чеканку.

Мы разошлись по местам, под приглушённый звук Домского органа, и занялись своими делами. Первым не выдержал Витька. Он оторвался от 'морских цацек' и встал за спиной Ильяса, помедлив, подошёл и Лев Борисыч. Мы с Ашотом ещё переглядывались минут десять, а потом присоединились к ним.

Это была не работа, а песня. Громадные руки Ильяса нежно и чутко сжимали инструменты и держали, поворачивали вазу как новорожденного над колыбелью. Он работал быстро, чисто, точно, и мы, четверо, зачарованно следили, как созданное безвестным мастером сто лет назад чудо, возрождается вновь. Наступил обед и прошёл, а Ильяс всё работал, и мы не уходили, любуясь причудливым танцем ловких пальцев, залечивающих раны войны.

Ильяс слился с кувшином в одно целое, он любил этот кувшин, а кувшин отвечал ему любовью, и их частый звонкий разговор согревал сердце… Собственные руки после такого казались крюками, мы праздно пошатались по мастерской, и Лев Борисыч разогнал нас по домам.

Мы с Ашотом зашли в Пиццу. Обед давно прошёл и можно было выбрать любой столик у окна.

— Тина, тебе с грибами? Или фасоль с фаршем? — спросил он, хотя сегодня был мой музыкально-обеденный день.

— Лучше грибы. И горячий бутерброд с сыром.

— Возьму ещё оливки, да? Ты любишь…

Ашот, обрадованный моим разыгравшимся аппетитом, прихватил ещё сметану и кисть дорогого турецкого винограда.

— Спасибо… Сколько я должна заплатить?

— Я уже заплатил, Тина.

— Сегодня мой день, Ашот! Ты забыл?

— Не забыл. Но мы же, не в полном составе. Ну, Тина, не спорь, сделай милость. Дай шикануть.

— Ладно, шикуй, мот ты наш! Разрешаю — я делаю небрежно — повелительный Витькин жест рукой, чтобы порадовать его ещё больше.

— Здорово это было, Тина, правда? Как песня…

— Ты про Ильяса? Да, это было бесподобно. У меня даже руки заныли, как будто это я делаю. Но у меня так не получилось бы.

— И у меня тоже — ещё больше повеселев, соглашается Ашот.

— Что 'тоже'? Тоже руки заныли или тоже не получилось бы?

— И то и другое. Ильяс — мастер своего дела. Он чеканщиком родился. Чеканка у него в крови.

— А у тебя — литьё. Лучше тебя никто не льёт. Или тот древний персидский браслет… Ты с ним тогда гениально поработал: вернул из ничего. У меня было такое же ощущение полного единства между тобой и им, как сегодня. Как будто вы с ним — части одного целого.

— Мы и были части одного целого. Родной персидский мотив.

— Почему 'персидский мотив' тебе родной? Ты ведь армянин.

— По отцу — я армянин, а мама у меня сирийка.

— Правда? Вот так новость! — мне немножко стыдно, что я этого не знала: А почему ты русый? В отца?

— В отца. Мама жгучая черноглазая брюнетка и очень смуглая. Такая вот, странная игра природы.

— Как же они поженились, христианин и мусульманка? Хотя, подобные браки раньше никого не смущали… Это теперь стало проблемой — вспомнив о своей милой бедной Галие, говорю я.

— Они не христиане и не мусульмане, Тина… Они… зороастрийцы.

— Вот это да! — я перестаю жевать, уставившись на него во все глаза: У меня сегодня — день чудес. И ты, Ашот? Ты — огнепоклонник?

Он порозовел под моим ошеломлённым взглядом: Ну, очень уж примерным огнепоклонником меня не назовёшь… Однако, я теперь старший мужчина в семье, это… обязывает.

— Ты совершаешь обряды, ритуалы и всё такое? Это с тобой как-то не вяжется, Ашот. Тайны стихий и огня… — уважительно-шутливо тяну я и он снова краснеет.

— А нет никаких тайн. Хозравати… Всё просто, ясно, и даже радостно. Солнце и свет — добро, мрак — зло. Будь добрым, терпеливым, люби ближних, не оскорбляй сердца ложью и ненавистью, а стихии — злом. Что, это очень отличается от христианства?

— Нет, почти не отличается — соглашаюсь я: Ну а стихии? Я про это знаю всего ничего…

— Огонь, вода, воздух и земля. Это священные стихии для зартошти. Но ведь они и для других религий святы. Так что, в этом тоже нет ничего необычного.

— И здесь ты прав. Мне просто странно, да и неловко, что я не знала… Ты об этом никогда не говорил.

— Просто к слову не приходилось. Да разве это так важно? Я же не стал другим в твоих глазах, когда ты знаешь, что я зороастриец?