Искусство проклинать

Одна из них,- Ашота, уже стояла нацеленная на отъезд от города, возле неё - группа смуглых огромноглазых мужчин и женщин, вторая - микроавтобус вольво, пристроилась рядом. Мадина выделяется из всех персидских лиц, скорбных и красивых, своей желтоватой бледностью. Она подходит и обнимает меня тонкими руками, пахнущими гвоздикой и перцем, шафраном и ванилью.

- Тина, вот и ты... Ты цела... Какое счастье!

Господи! Я ведь только нашла её, и успела полюбить, а уже такое! Дружба, скреплённая общим горем!

Ашота переносят в салон белой вольвы. Ни криков, ни причитаний - только лица бледнеют и крепче сжимаются рты.

- Прости меня, Мадина! Не сберегла... - я смотрю в её сухие глаза и тоже не плачу. Мы обе знаем, что сейчас этого делать нельзя.

- Что ты, Тина! Не говори так, - голос у неё бесцветный и надтреснутый. - Любой из вас мог погибнуть. И, особенно - ты... Ашот вас всех любил, и так уважал... Говорил: лучшие, порядочные, верные. Он был счастлив среди вас. Спасибо тебе, что вы такие...

- Не мне, спасибо, Льву Борисычу. Это он подбирает людей под стать себе. Честных и порядочных. Но Ашот был среди нас лучшим. Как Ангел от Господа Бога. Он был таким... Я не знаю, как без него жить!

У Мадины слёзы закипают в чёрных глазах, с почти неразличимыми на фоне роговиц, зрачками, но она не даёт им воли: Он очень тебя любил, Тина... Очень... Больше всех.

Я не зареву, нет. Не здесь, на дороге, под сотней чужих любопытных взглядов. Только не здесь! Я не могу здесь реветь. И Мадина не может. У нас хватит сил вытерпеть...

- Что такое Хоздравати, Мадина? Скажи мне...Пожалуйста...

- Подаренное Богом.

- Как?

- Скажи слово точно, со всеми интонациями.

Я пробую растянуть с придыханиями, как это делал Ашот, но голос не слушается. Выходит хриплый шёпот.

- Да, примерно, то же самое: Мне тебя Бог подарил.

Больно, Господи, как больно! Сердце хочет вырваться через горло и улететь! Но я не зареву. Мне нельзя сейчас реветь! Мы обе это знаем. Мы понимаем друг друга...

Я смотрю на Ашота в последний раз. Бескровное лицо, шелковистые волосы, ресницы - золотисто-бронзовыми полукружьями до самой щеки. Расправившиеся от страшной раны, разломившей позвоночник, плечи. Тонкие пальцы, которые я больше никогда не увижу за работой...Ашот, Ашот! Почему?

- Тина, нам пора...

Они повезут его в горы, и будут ехать много часов, до самого святилища, зратушти. Там его уложат так, чтобы хищные птицы расклевали мёртвую плоть, и только чистые кости смогут, наконец, обрести покой в священном колодце - могиле. Погребение ничуть не хуже других. И, если Бог един, он подарит нашему Ашоту рай, которого достойна его нежная мужественная душа.

- Да... Ещё минутку!.. - я перебираю в руках застывающие непослушные пальцы, целую холодный, спокойный лоб, и пытаюсь запомнить дорогое лицо. Я не запомню: главное, последнее - всегда размывается у меня в памяти...

- Ашот, прости. Прощай...

Ещё одним ангелом на небе станет больше. Зораастрийцы, православные, мусульмане - какая разница! Такое золотое сердце будет одинаково открыто для всех!

Ребята Маго стоят россыпью возле наших машин, а сам он, со следами недавнего гнева на точёном лице, прищурив длинные вишнёвые глаза, в упор разглядывает Ильяса, монотонно"вешающего ему лапшу на уши'. Я не собираюсь ничего объяснять. Я сейчас не могу... Над Витькой возится вызванный из санатория врач. Я помню врача, но забыла фамилию. Он хороший специалист, я знаю. Всё обойдётся...

Ильяс понижает голос, и они с Маго оба смотрят в мою сторону. Я не хочу к ним подходить. Потом! Всё потом... Я шарю глазами по шоссе, и ищу Бабу Саню. Вот она, усталая, с серым осунувшимся лицом, непривычно сгорбившись, бредёт мимо вереницы машин. На лице одни глаза. Родные, синие.

- Тина! Тиночка! Девочка, как же долго я тебя ждала...

Она не плачет, не дрожит. Просто смотрит. Смотрит так, как будто у неё на плечах тяжесть всего мира.

- Ты жива... цела! Слава богу, Тина! Слава Богу!

- Баба Саня, как ты думаешь, что лучше: Алексей или Гавриил? Или, может быть, Богдан? Мне очень нравится, но Богдан - не каноническое имя...

Её взгляд становится тревожным, ищущим.

- Тина, что с тобой?

А мой малыш, наш дорогой мальчик, снова стучится в мир, заливая всё моё тело нежным, счастливым теплом.

Я прикладываю руку Бабы Сани к своему животу. Она вздрагивает от мягкого, упругого толчка и замирает...

- Тина! Девочка моя! Господи, Боже!

Над дорогой, с синеющего весеннего неба, проливается маревом солнечное тепло, и птицы кричат радостно, как это бывает после ненастья. По шоссе, переговариваясь, бродят измотанные ожиданием водители. Из окон стоящего рядом Икаруса устало и сонно пялятся на нас пассажиры. Они видят перед собой двух обнявшихся женщин, пожилую и молодую, в помятой истрёпанной одежде, исцарапанных и разлохмаченных, рыдающих у всех на глазах, с просветлёнными счастливыми лицами.