Искусство психологического консультирования

Мы можем узнать многое по поскольку в голосе звучит музыка, столь же определенно выражающая психическую и духовную установку, как отрывок симфонической музыки. Часто просто по тону голоса можно сказать, что имеет в виду оратор, даже если нам неизвестны используемые им слова. Искренность видна в ясном голосе, храбрость — в твердом, а интерес к людям можно услышать настолько отчетливо, что от этого невозможно уйти. Несомненно, индивид, мычащий нечленораздельно или говорящий настолько тихо, что приходится напрягаться, чтобы услышать его, не хочет идти на контакт с вами.

Нервозность и эмоциональный беспорядок находят в голосе наиболее четкое проявление. Если речь клиента замедленна и сильно контролируется, как в случае Джорджа Б., описанном в первой главе, мы можем сделать вывод о существовании в его разуме определенного психологического напряжения. Мы уже обращали внимание, как можно заметить подавления и торможения, наблюдая за тем, какие слова индивид произносит нерешительно, в какие моменты смущается или повторяется. Или если клиент «слишком протестует», мы можем усомниться, на самом ли деле он верит в то, что говорит. Преувеличенным подчеркиванием он дает доказательство существования в его собственном сознании сомнений относительно правоты его утверждений (доказательство того, что он пытается заодно со слушателем убедить и самого себя). Со своей обычной проницательностью Фрейд замечает, что, когда писатель или оратор использует запутанный стиль и «бродит вокруг да около», мы вправе задаться вопросом, в чем он пытается нас обмануть. Прямота речи означает честность, и человек, который с излишним усердием копается в деталях или которого выдает нервный голос или уклончивая речь, вполне способен напасть со спины.

Забывание и ошибки

Мы бы не хотели излишне погружаться в такие поистине захватывающие и важные темы, как память и забывание, а также речевые ошибки и ошибочные действия, поскольку консультант напрямую не имеет дела с этими проявлениями бессознательного его клиента. Тем не менее ему следует обладать некоторыми общими знаниями, касающимися значения этого феномена, если он хочет достичь глубокого понимания человеческой сущности.

Человек ничего не забывает случайно. Хозяйка, говорящая гостю: «Ах, извините, я забыла, что вы должны были прийти», или человек, умоляющий: «Прошу простить, у меня плохая память на имена», — на самом деле пользуются фальшивыми предлогами для извинения; и гость, и человек, чье имя не могут вспомнить, по полному праву могут обижаться. Ибо память работает целенаправленно. В рамках бессознательного индивида происходит избирательный процесс, выдвигающий на передний план то, что желательно запомнить, и откладывающий в сторону все остальное. Можно с уверенностью говорить, что ничего и никогда не забывается по-настоящему. Наша проблема заключается в том, почему определенные вещи выдвигаются на передний план, тогда как другие отбрасываются настолько далеко назад, что индивид может вспомнить их только благодаря некоторому усилию или не может вспомнить вовсе.

В своей ранней работе Фрейд обратил внимание на эту любопытную намеренность в забывании. Он интерпретировал ее с точки зрения отсева удовольствия- боли, сделав вывод, что индивид забывает то, что ассоциируется с каким-либо неприятным переживанием. Таким образом, механизм забывания позволял Фрейду лучше понимать бессознательную психическую деятельность. Однако объяснение Фрейда нельзя считать полным; часто мы наиболее четко помним те опыты, которые становились причиной наибольшей боли, например, оскорбительные и смущающие социальные (действия, недопустимые с точки зрения общественного этикета. — И в этом отношении Адлеру удалось пойти дальше, указав, что индивид помнит опыты, обладающие особенной значимостью для его стиля жизни[47]. То, что, исходя из этого, развил Адлер, стоит в ряду его самых замечательных вкладов в психотерапевтический анализ, — его знаменитое использование воспоминаний раннего детства как подступа к пониманию стиля жизни[48] личности. Мы можем объяснить это следующим образом: тысячи событий происходили в жизни Джона Доу, скажем, с трех- до четырехлетнего возраста, однако он забыл все другие опыты и удержал в памяти лишь какой-то один из них. Почему именно этот единственный образ был выбран в его бессознательном и провисел как указательная табличка на переднем плане его памяти на протяжении всех последующих лет? Очевидно, сохранившееся воспоминание из раннего детства должно обладать каким- то уникальным значением, и это действительно так, независимо от того, было ли это событие реальным или вымышленным. Адлер решил, что такое раннее воспоминание, при условии правильного толкования, является маленьким законченным изображением личностного паттерна индивида.