Искусство рассуждать о книгах, которых вы не читали

Эта хвалебная речь Анатолю Франсу буквально нашпигована ядовитыми формулировками, но ситуация дополнительно усугубляется тем, что в них нет никакой конкретики: Валери как будто специально показывает, что и не думал читать Франса, — это противоречило бы мнению о его книгах, которое Валери высказывает. Он не называет ни одного произведения Франса: нигде в тексте не появляется ни конкретных отсылок к ним, ни хотя бы аллюзий на какие-то из его книг.

Больше того, Валери умудряется ни разу не упомянуть даже имени того, чье кресло он собирается занять: когда ему нужно имя Франса, он пользуется перифразами и омонимами: «Само его появление стало возможным и понятным только во Франции, имя которой он носил»⁷.

То, что Валери не хочет даже притвориться, будто читал Франса, возможно, связано с главной претензией нового члена академии к своему предшественнику: сам Франс слишком много читал. Валери называет его «неудержимым читателем», что в его устах звучит как оскорбление. Да, Франс, в отличие от своего преемника, с головой ушел в книги:

«По правде сказать, господа, я не понимаю, как душа может не утратить смелости при одной только мысли о той огромной массе написанного, что уже накопилась в мире. Самое головокружительное, поражающее зрелище на свете — это золотящиеся панцирями книжных корешков стены библиотеки; и как мучительно видеть эти стопки книг, парапеты философских трудов, которые выстраиваются на набережной, эти мильоны томов и брошюр, скопившихся на берегах Сены, будто обломки после интеллектуального кораблекрушения, выброшенные потоком времени, которое освобождается от нас, очищается от наших мыслей».

Именно избыток чтения, по мнению Валери, лишил Франса оригинальности. А ведь это, как он считает, главная опасность для писателя, которую таит в себе чтение, — оно ставит его в зависимость от других:

«Ваш ученый и проницательный собрат, господа, не испытывал подобного ужаса перед многочисленностью книг. Голова у него была устроена надежнее.

Ему не приходилось читать мало, чтобы защититься от разочарования и головокружения, связанного с большими числами. Он-то не чувствовал себя подавленным, напротив, его вдохновляли эти сокровища, источник многих его знаний, прекрасная пища для творчества и планов.

И мы тоже пытались с наивным усердием и настойчивостью быть в курсе как можно большего количества вещей и не закрывать глаза на свои знания. Но как это сделать? Как это ему удавалось? Нет ничего новее, чем сама необходимость быть совершенно новым, которую вменяют в обязанность писателям».

Один из ключей к прочтению всей речи Валери — это его характеристика писательского подхода, противоположного тому, который выбрал Франс, — «закрывать глаза на свои знания». Культура таит в себе угрозу завязнуть в чужих книгах, а этого риска необходимо избежать, чтобы создать свои собственные произведения. Короче, Франс, который не смог найти свой особый путь, — живой пример вреда, наносимого чтением, и теперь понятно, почему Валери опасается не только цитировать или упоминать его книги, но даже и называть его имя, как будто единственное упоминание могло бы затянуть его в похожий процесс потери самого себя.

• • •

Проблема в том, что эти два текста, отдающие «дань уважения» Прусту и Анатолю Франсу, бросают тень на все статьи, которые Валери посвятил другим писателям: из-за них при чтении остальных его критических работ невольно задаешься вопросом, читал ли он разбираемых авторов? Просмотрел ли хотя бы мельком? С того момента, как Валери признал, что читает мало, но это не мешает ему высказывать свое мнение о книгах, любое его критическое замечание, даже самое невинное, воспринимаешь с подозрением.

Его статья, посвященная еще одному выдающемуся человеку первой половины века, Анри Бергсону, не помогает рассеять эти сомнения. Работа называется «Рассуждение о Бергсоне»: это выступление Валери во Французской академии в январе 1941 года по случаю смерти философа. Начинается она, как положено, сообщением о кончине Бергсона и похоронах, а дальше довольно картонным языком перечисляются его достоинства:

«Он был гордостью нашего Цеха. И не важно, прониклись мы его метафизикой или нет, следили ли за теми глубокими исследованиями, которым он посвятил всю жизнь, за ходом его творческой мысли, которая становилась все более смелой и свободной, — все равно он был для нас самым достойным образцом наивысших интеллектуальных достижений».

После такого начала ожидаешь, что эти похвалы будут как-то конкретизированы и что Валери — а почему бы нет? — расскажет о своем отношении к взглядам Бергсона. Но читатель, настроившийся на такое продолжение, быстро разочаруется, потому что уже следующий абзац начинается с классической формулировки, которая обычно сопровождает отзывы о непрочитанных книгах:

«Я не буду говорить о его философских взглядах. Сейчас не самый подходящий момент, чтобы вдаваться в детальный разбор, который потребует глубокого анализа и может быть осуществлен только в ярких лучах многодневной работы и при полной интеллектуальной сконцентрированности».