Искусство речи на суде

Современные молодые ораторы без стеснения говорят о свидетельницах: содержанка, любовница, проститутка, забывая, что произнесение этих слов составляет уголовный проступок и что свобода судебной речи не есть право безнаказанного оскорбления женщины. В прежнее время этого не было. "Вы знаете,– говорил обвинитель,– что между Янсеном и Акар существовала большая дружба, старинная приязнь, переходящая в родственные отношения, которая допускает постоянное пребывание Янсена у Акар, допускает возможность обедать и завтракать у нее, заведовать ее кассой, вести расчеты, почти жить у нее" *(22) . Мысль понятна без оскорбительных грубых слов.

Неразборчивые защитники при первой возможности спешат назвать неприятного свидетеля "добровольным сыщиком". Если свидетель действительно соглядатайствовал, не имея в этом надобности, и притом прибегал к обманам и лжи, это может быть справедливым; но в большинстве случаев это делается безо всякого разумного основания, и человек, честно исполнивший свою обязанность перед судом, подвергается незаслуженному поруганию на глазах присяжных, нередко к явному вреду для подсудимого.

Избегайте предположений о самом себе и о присяжных. У нас часто говорят: если у меня разгромили квартиру… если я знаю, что от моего показания зависит участь человека.., и т. п. Такие выражения просятся на язык, потому что придают речи оттенок непринужденности; но они переходят в привычку, которой надо остерегаться. Не замечая этого, наши защитники и обвинители высказывают иногда о себе самые неожиданные догадки, вроде следующих: "Если я иду на кражу со взломом, я, конечно, запасаюсь нужными орудиями…" "Если я решился на ложное показание перед судом, я, несомненно, постараюсь сделать это так, чтобы ложь не была заметна для судей". Эти предположения иногда выражаются во втором лице: вы давно знаете человека, доверяете ему, считаете его надежным другом, а он пользуется вашим доверием, чтобы, обкрадывать вас, чтобы обольстить вашу дочь и т. д. Нельзя думать, чтобы судьям было особенно приятно, выслушивать подобные речи; но бывает еще хуже. Я слыхал оратора, говорившего: "Если бы была объявлена безнаказанность преступлений, то верьте мне, господа присяжные заседатели, многим из ваших знакомых вы не решились бы подать руки". Другой оратор высказался еще смелее: "Иное дело, когда вы являетесь по вечерам в контору под предлогом работы на пишущей машине, а занимаетесь фабрикацией подложных векселей". Третий рассуждает: "Когда вы запускаете руку в карман своего соседа, чтобы вытащить кошелек…" Бедные присяжные! Кажется, что они беспокойно оглядываются направо и налево.

Слог речи должен быть строго приличным как ради изящества ее, так и из уважения к слушателям. Резкое выражение никогда не будет поставлено в вину искреннему оратору, но резкость не должна переходить в грубость. В конце одной защитительной речи мне пришлось слышать слова: "собаке собачья и смерть". Так нельзя говорить, хотя бы это и казалось справедливым. С другой стороны, ненужная вежливость также может резать ухо и, хуже того, может быть смешна. Нигде не принято говорить: господин насильник, господин поджигатель. Зачем же государственному обвинителю твердить на каждом шагу: "господин Золотов" о подсудимом, которого он обвиняет в подкупе к убийству? А вслед за обвинителем защитники повторяют: "господин Лучин",– "господин Рапацкий",– "господин Киреев"; Рапацкий – это слесарь, Киреев – булочник, напавшие на Федорова; Лучин – приказчик Золотова, нанявший их для расправы с убитым; "господин Рябинин" – это швейцар, указавший им на Федорова; "господин Чирков" – извозчик, умчавший их после рокового удара. В уголовном споре, когда поставлен вопрос – преступник или честный человек, нет места житейским условностям, и несвоевременная вежливость переходит в насмешку. Но для одного из защитников и вежливости оказалось мало. Надо заметить, что, за исключением Рябинина, все подсудимые на судебном следствии признали, что Киреев и Рапацкий были подкуплены Золотовым и Лучиным, чтобы отколотить Федорова, а Чирков – чтобы увезти их после расправы с ним. На предварительном следствии Золотев, Рапацкий и Чирков признали, что было предумышленное убийство. Киреев ударом палки оглушил Федорова, его товарищ Рапацкий всадил ему в грудь финский нож по самую рукоятку. В порыве вдохновения один из защитников восклицал: "Чирков – этот славный, симпатичный юноша! Киреев – этот добрый, честный труженик! Лучин – этот милый, хороший мальчик"; а старший товарищ оратора кончил свою речь таким обращением к присяжным: "Небесное правосудие совершилось", то есть среди бела дня за несколько рублей зарезали человека; "совершите земное!", скажите: виновных нет…

Простота и сила