Искусство речи на суде

Высшее изящество слога заключается в простоте, говорит архиепископ Уэтли, но совершенство простоты дается нелегко *(23). О вещах обыкновенных мы, естественно, говорим обыкновенными словами; но под художественной простотой слога следует разуметь уменье говорить легко и просто о вещах возвышенных и сложных. "Man brauche gewohnliche Worte und sage ungewohnliche Dinge" *(24), – говорит Шопенгауэр. Можно играть, по его выражению, золотыми шахматами или простыми деревяшками: сила и блеск игры ничего не потеряют от этого.

Послушаем, как говорят у нас.

Талантливый обвинитель негодует против распущенности нравов, когда "кулаку предоставлена свобода разбития физиономий"; его товарищ хочет сказать: покойная пила – и говорит: "Она проводила время за тем ужасным напитком, который составляет бич человечества". Защитник хочет объяснить, что подсудимый не успел вывезти тележку со двора, а потому нельзя судить о том, хотел ли он украсть ее или имел другие намерения; казалось бы, так и надо сказать; но он говорит: "Тележка, не вывезенная еще со двора, находилась в такой стадии, что мы не можем составить определенного суждения о характере умысла подсудимого".

Надо говорить просто. Можно сказать: Каин с обдуманным заранее намерением лишил жизни своего родного брата Авеля – так пишется в наших обвинительных актах; или: Каин обагрил руки неповинною кровью своего брата Авеля – так говорят у нас многие на трибуне; или: Каин убил Авеля – это лучше всего – но так у нас на суде почти не говорят. Слушая наших ораторов, можно подумать, что они сознательно изощряются говорить не просто и кратко, а длинно и непонятно. Простое сильное слово "убил" смущает их. "Он убил из мести", – говорит оратор и тут же, точно встревоженный ясностью выраженной им мысли, спешит прибавить: "Он присвоил себе функции (это было сказано, читатель!), которых не имел". И это не случайность. На следующий день новый оратор с той же кафедры говорил то же самое "Сказано: не убий! Сказано: нельзя такими произвольными действиями нарушать порядок организованного общества".

Полицейский пристав давал суду показание о первоначальных розысках по убийству инженера Федорова; в дознании были некоторые намеки на то, что он был, убит за неплатеж денег рабочим. Свидетель не умел выразить этого просто и сказал: "Предполагалось, что убийство произошло на политико-экономической почве". Первый из говоривших ораторов обязан был заменить это нелепое выражение простыми и определенными словами. Но никто об этом не подумал. Прокурор и шестеро защитников один за другим повторяли: "Убийство произошло на политико-экономической почве". Хотелось крикнуть: "На мостовой!"

Но что может быть изящного и выразительного в простых словах? – Судите.

В стихотворении, посвященном 19 октября 1836 г., Пушкин, говорил:

Меж нами речь не так игриво льется,

Просторнее, грустнее мы сидим.

Что может быть проще этих слов и прекраснее мысли?

Или устами Дон Жуана:

Я ничего не требую, но видеть

Вас должен я, когда уже на жизнь

Я осужден.

Попробуйте сказать проще; не пытайтесь сказать сильнее.

Оратору надо изобразить в высшей степени бесстрастного человека; Спасович говорит: "Он – как дерево, как лед". Слова бесцветные, а выражение выходит удивительно яркое. Крестьянин Царицын обвинялся в убийстве с целью ограбления; другие подсудимые утверждали, что он был только укрывателем преступления. Его защитник, молодой человек, сказал: "Обвинитель предполагает, что они делают это по взаимному уговору; я вполне согласен с ним: у них сговорилась совесть". Слова обыкновенные – выражение своеобразное и убедительное.

Слово – великая сила, но надо заметить, что это союзник, всегда готовый стать предателем. Недавно в заседании Государственной думы представитель одной политической партии торжественно заявил: "Фракция нашего союза будет настойчиво ждать снятия исключительных положений". Не многого дождется страна от такой настойчивости.

Но как научиться этой изящной простоте?

Я заметил у некоторых судебных ораторов один очень выгодный прием: они вставляют отдельные отрывки из будущей речи в свои случайные разговоры. Это дает тройной результат: а) логическую проверку мыслей оратора, в) приспособление их к нравственному сознанию обывателя, следовательно, и присяжных, и с) естественную передачу их тоном и словами на трибуне. Последнее объясняется тем, что в обыденной беседе мы без труда и незаметно для себя достигаем того, что так трудно для многих на суде, то есть говорим искренне и просто. Высказав несколько раз одну и ту же мысль перед собеседником, оратор привыкает к ясному ее выражению простыми словами и усваивает подходящий естественный тон. Нетрудно убедиться, что этот прием полезен не только для слога, но и для содержания будущей речи: оратор может обогатиться замечаниями своего собеседника.