Искусство речи на суде

Когда нам говорят о великом преступлении, вроде того, которое разбирается здесь; (Gradatio *(185) великое преступление, дьявольское преступление, небывалое преступление; оскорбления, насилия, жестокости) когда нам кажется, что оно было направлено против целой семьи, заранее обдумано с какой-то дьявольской злобой (Concessio: оратор допускает возможность преступления, которое сейчас же должен отрицать), когда жертва его – слабая девушка, подвергшаяся небывалым оскорблениям, насилиям, жестокостям, каждый из нас, возмущенный, становится в сторону обиженных. И чем больше в нас благородных чувств (Similutudo *(186) : чем больше, тем легче), тем легче создается в нас предубеждение, тем более ослепляет нас негодование (Significario *(187) : оратор не говорит прямо, но внушает присяжным, что считает их людьми с возвышенными чувствами). Эти роковые предубеждения (Significatio: намек на возможность судебной ошибки), создающиеся в нас при рассказе о возмутительном преступлении и погубившие столько невинных людей, эти роковые предубеждения, окружающие ла Ронсьера, я сознаю, что не имею права осуждать их (Meiosis: признание своей собственной ошибки). Никто не поддавался им с большим увлечением, никто не высказывал их так громко, как я. Когда несчастный отец пришел ко мне, чтобы вверить мне защиту его сына, я позволил себе сказать ему слова, о которых теперь вспоминаю с горьким сожалением; я хотел бы надеяться, что он простил их мне.

"Мне, – восклицал я, – мне защищать вашего сына? Нет, нет! (Sermocinatio: оратор, как актер, повторяет слова, сказанные им в другое время и при другой обстановке). Его  поступок отвратителен. Мое пламенное желание – и я говорил с гневом – было бы стать его обвинителем, защитником оскорбленных, и я считал бы счастливым тот день, когда добился бы обвинения вашего сына".

Да, я говорил это! Непристойные, жестокие слова! (Exclamatio *(188).

Но после долгих споров и просьб я понял, господа присяжные заседатели, что не имел права оттолкнуть от себя человека, преданного суду, не выслушав его; что долг, долг адвоката, обязывал меня выслушать его прежде, чем осуждать (Antithesis *(189) : я не имел права оттолкнуть, я должен был выслушать).

Я подчинился этому долгу и, узнав все, разобрав все и все взвесив (Divisio *(190): узнал, разобрал, взвесил), теперь приступаю к исполнению другого долга перед вами, перед обществом (Disjunctio *(191): долг перед отцом и сыном; долг перед судом и обществом).

Я защищаю человека, несправедливо преследуемого могущественной семьей, несправедливо осужденного слепыми страстями (Distributio *(192): семья преследует, ослепленные осудили).

И я обращаюсь к вам, господа (Apostrophe *(193). Distributio).

Пусть не смущает вас ужас преступления, пусть не утомляет вас долгое следствие, пусть отстранятся от вашего высокого места те предубеждения, которые окружали вас в среде здешнего общества! (Exhortatio *(194).

Нельзя сказать, чтобы риторика не была заметна в этом отрывке; но и при чтении она бледнеет перед яркой, до болезненного главной мыслью: я жестоко ошибался – боюсь, чтобы еще более жестоко, ужасно не ошиблись вы. На суде, после нескольких дней напряженной борьбы, после страстных речей прокурора и гражданского истца присяжные, истомленные усталостью и продолжительным нервным возбуждением, и вовсе не могли заметить риторики; им было не до цветов.