Искусство рисовать с натуры (СИ)

Наташа, рассеянно здороваясь со знакомыми, быстро накупила еды, с трудом отогнав соблазн взять что-нибудь из спиртного — во-первых, ей нужна свежая голова, а во-вторых… ей надоело прятаться за алкоголем — это было хоть и быстро и просто, но совершенно неправильно. Держа набитый пакет за угрожающе вытягивающиеся ручки и в душе проклиная свою увечность, она покинула ряды и направилась к воротам. Когда она уже хотела пройти между распахнутыми створками, какой-то высокий плотный мужчина выскочил откуда-то сбоку и обогнал ее, сильно толкнув, так что Наташа чуть не упала.

— Смотри, куда идешь! — громко крикнула она, чуть не уронив пакет. Мужчина, не оборачиваясь, небрежно отмахнулся, точно от надоевшей мухи.

— А-а, за собой следи, коза!

Прежде, чем Наташа успела сообразить, что делает, она поставила пакет на землю, ее рука скользнула в него, вынырнула с увесистой картофелиной и швырнула ее вслед обидчику. Картофелина ударилась о мощную, обтянутую модной майкой спину, оставив на ней пыльный след и шмякнулась на асфальт. Мужчина ойкнул и обернулся.

— Да ты что, сопля мелкая, я те щас руки выдерну! — он быстро зашагал обратно. Наташа, придерживая клонящийся пакет ногой, смотрела на него с улыбкой. За улыбкой росла злость, дикая ярость и прекрасное ощущение власти, и Наташа не сдерживала их, не гасила, довольная этим разгорающимся огнем, в котором можно сгореть без остатка.

Иди, мужик, иди! Ну что ты можешь со мной сделать?! Может, стукнешь, ежели гонору хватит! А вот что я могу с тобой сделать! Ты даже не представляешь, что я могу с тобой сделать. Я запомню тебя, прослежу за тобой, найду тебя. Я нарисую тебя. Подержу картину недельку-другую. А потом порву ее. Или сожгу. Ты даже представить себе не можешь, что тогда с тобой случится!

Ее улыбка из злобной превратилась в безумную, и мужчина это заметил, потому что вдруг резко развернулся, бросив «Больная!» и ушел. Наташа же, отвернувшись от нескольких любопытных взглядов, подобрала свою картофелину и медленно пошла домой. Ее трясло, в голове мутилось, и прыгавшая перед глазами улица то и дело сменялась странными и жутковатыми образами, какими-то неправдоподобными и кровавыми сценами. Правая рука горела холодным огнем, настоятельно требуя работы.

— Успокойся! — тревожно бормотала Наташа сама себе. — Тихо, тихо, тихо, тс-с-с… Успокойся.

Ей было очень страшно. Злость и ненависть требовались ей только один раз — завтра, но если она будет так заводиться по малейшему поводу, то скоро сойдет с ума или займется массовыми убийствами, мстя за все и за всех на много лет назад и вперед. И ведь она может… Нет, такая власть не для нее, такая власть отравит ее — она отравит кого угодно.

Подходя к подъезду, Наташа осторожно оглянулась на дорогу. Слава стоял за бордюром, возле одного из платанов, и о чем-то говорил с двумя другими рабочими, показывая на шумящий компрессор. Если он и заметил Наташу, то виду не подал. Отвернувшись, она вошла в подъезд.

Закрыв за собой дверь квартиры, Наташа опустилась на банкетку, небрежно поставив пакет с продуктами рядом. С шелестом он наклонился, упал, и по полу покатились помидоры и картошка. Не глядя на них, Наташа закрыла лицо ладонью, и ее плечи затряслись.

— Я не могу! — хрипло произнесла она сквозь судорожные сухие рыдания. — Я не могу так!.. Не могу больше! Почему я?! Ну почему?! Я не могу, я не выдержу, я не справлюсь! Я не могу, я простой человек! Мне страшно! Я не могу все это на себе тащить! Мама, мамочка, я не могу!

Всхлипывая, она с трудом приподнялась, цепляясь здоровой рукой за тумбочку, и вместе с ней в зеркальном прямоугольнике на стене снизу, точно утопленник со дна озера, поднялось ее бледное отражение. Наташа посмотрела в собственные глаза, здесь, в полумраке казавшиеся черными дырами, и в них нельзя было прочесть ни собственного страха, ни собственной душевной беспомощности, ни уж тем более силы и власти, которыми она обладала как художник. Вот оно, отражение, вот она сама. Нарисовать себя, как пытался это сделать Андрей Неволин, нарисовать и вытащить из себя все это — как бы это было просто и как бы это все изменило. Но это будет побег. И если она все-таки не станет рисовать дорогу якобы из соображений общего блага — это тоже будет побег. Это будет просто — очень. Но так делать нельзя. Иначе все будет бесполезно, и смерть Нади будет бесполезна, а ее собственные мысли, ее собственное мировоззрение, ее собственные моральные устои и понятия будут не больше, чем пустой хвастливой болтовней. Нужно держаться — держаться любыми средствами.

Это твоя дорога, и тебе придется пройти ее до конца.

Наташа с трудом отвернулась от зеркала, наклонилась и начала собирать в пакет рассыпавшиеся овощи. Двигаясь, словно во сне, отнесла пакет на кухню, приготовила обед, поела, не замечая вкуса того, что ест, залила кипятком содержимое пакетика кофе, выпила, закуривая сигаретой, и начала готовиться. Вот теперь она ясно осознавала, что делает — каждое движение было быстрым, резким и четким, словно движения бойца, готовящегося к поединку.