Искусство соблазна

О чем он? Да он просто сумасшедший! Часы громко тикали где-то в районе ее ягодиц, зудели ладони, «тик-так» отдавалось в плечах, в голове, во всем теле, крепко прижатом к деревянному корпусу. Часы передавали ее телу вибрацию. Ей показалось, что деревянная с бронзовой отделкой колонна покачнулась, задела что-то внутри ее. Грудь ее вздымалась и опадала. Она вдыхала его запах, сам воздух был напоен им — запахом его тела, одежды, волос, и запах этот был созвучен тому, что наполнял дом: теплый, экзотический, нежный, усиливающийся от тепла, пробирающийся ей под кожу, пропитывающий ее одежду.

Голова ее кружилась. Мыслить здраво в этом состоянии она была не способна.

Случилось. Ничего не случается само по себе. Этим утром он сделал с ней это. Он привязал ее к стулу и...

— Я... я... — Эмма заикалась. — Я не допущу...

Он покачал головой и засмеялся.

— Вы бы и в первый раз ничего не допустили. Но сердце ваше бьется, как военный барабан, всякий раз, как вы об этом думаете.

Военный барабан. Эмма слышала его слова и разволновалась еще больше. Сейчас в речи его, такой аристократически правильной, не было и намека на заикание. Ни единой запинки. И пауз не к месту тоже нет. Он мог говорить самые невероятные, самые неприличные вещи, произнося их безукоризненно гладко.

В самом деле — барабанная дробь. Именно так сердце ее билось в эту минуту.

— Я думала, что вы уважаете мое решение, — обиженно сказала она. — Там, наверху, вы сказали...

— Все верно. Хотя, как вы помните, мне нравится оказывать влияние на ваши решения, когда я с ними не согласен.

Она подпрыгнула, когда он коснулся завитка на виске.

— Где? — спросил он шепотом. Он осторожно раздвинул пряди волос на виске — искал след от пули. — Ах! — воскликнул он удивленно и с сочувствием. — У вас швы! — Он нежно прикоснулся к шраму.

Затем, очевидно, ему захотелось понюхать след от ее раны, потому что он прижался носом к тому месту. Она слышала, как он глубоко вдохнул, прижался к ней. Их одежда соприкоснулась. Нога его оказалась между ее ног. Сандаловое дерево, гвоздика, цитрус. Он тонул в этих ароматах, отдававших мистикой. Она решила, что так пахнет его мыло. От волос шел приятный чистый запах.

— Представьте, что вы пойдете в тюрьму, если мне не уступите, — предложил он.

— Вы не отправите меня в тюрьму только потому что я не буду с вами спать.

Он чуть-чуть отстранился, чтобы заглянуть ей в глаза.

— Ладно, скорее всего нет, — он таинственно улыбнулся, — если вы откажете мне тактично.

Она сжала губы, придав лицу обиженное выражение.

— Нет, благодарю вас.

— М-м-м... — Он нахмурился. — Нет, — сказал он, покачав головой. — Недостаточно тактично.

Эмма сделала то единственное, что позволяло ей оставленное пространство: она отвернулась. Его губы уткнулись ей в щеку. Он повернул ее лицо к себе. Всюду был он: с одной стороны его рот, с другой — его ладонь. Ощущение было странное, двойственное по меньшей мере. Лицо ее оказалась между его ртом и ладонью, тело прижато к деревянному корпусу часов в углу.

И в этот момент он прижался губами к ее губам и начал целовать.

Она откинула голову и ударилась затылком о резной корпус часов. В этот момент часы начали бить. Он целовал ее ровно в три часа ночи. Этот день, наверное, был самым длинным днем в ее жизни. И что самое странное, часть ее желала оставаться зажатой в этом углу и не хотела, чтобы ей предоставляли выбор.

Она позволила себе поцеловать его в ответ. Он застонал, чуть переменил позу. Те безумные две утренние минуты словно вернулись. Она положила руки ему на грудь. О счастье, на этот раз они были свободны. Она оттолкнулась от теплой шерсти куртки, от твердой груди, но губы ее тянулись к нему, вбирали его тепло. Настоящее раздвоение личности. Она хотела, чтобы ее забросили на плечо и понесли наверх, бегом, а там, наверху, он любил ее яростно и так долго, что она потом сутки не могла бы на ноги подняться.

Стюарт между тем нисколько не утратил пространственной ориентации. До тех пор, пока он стоял там, где стоял, и удерживал ее лицо, она давала ему целовать себя. Она даже не пыталась скрывать своего наслаждения. Поэтому он ограничивал свободу ее перемещений не только ради себя, но и ради нее. Она открыла рот, теплый, медовый, изысканно-вкусный, впустила его язык. Но в тот момент, когда он попробовал убрать руку, она шевельнулась. Он перехватил ее за талию и снова прижал к часам.

— Это будет работать против вас в Лондоне. В присутствии вашего дяди вы не сможете так себя вести, — быстро зашептала она.

Она дрожала. Он не мог решить, хорошо это или плохо. Он решил, что, наверное, хорошо. Он чувствовал, как быстро бьется ее сердце.

— Мы еще не в Лондоне, -сказал он и медленно опустил ее руку. Одной ладонью он оперся о корпус часов, другой взялся за дверную ручку. Таким образом руки его были с обеих сторон от нее на уровне ее плеч.

— Так что мне сделать? — спросил он. — Связать вас? -Он сухо засмеялся.