Искусство существования (сборник)

Сейчас эта истина представляется тем более спасительной, что человек по преимуществу выступает в роли агрегата по переработке белков, жиров и углеводов, кучера при собственном выезде, если он набрал денег на автомобиль, винтика в государственном механизме, приспособления для носки головных уборов, обуви и пальто. Но ведь коли и дальше так дело пойдет, то – пиши пропало, то, по крайней мере, наваливается горькое подозрение, что Господень эксперимент явно не удался и будет свернут в ближайшем будущем, ибо вряд ли когда человек был так неблагонадежен и до такой степени не соответствовал бы образу и подобию, как в наши зловредные времена.

История дает множество примеров такому повороту событий, правда, не всеобъемлющего характера, а все больше проходясь по отдельным этносам и корпорациям сорванцов; где они теперь, финикийцы, потомки неутомимых изобретателей всего, от букв до денег? где шумеры, родоначальники литературы? где древние греки, наследники утонченной философской мысли? где, наконец, марксисты, упростившие мир до невозможности в нем разумно существовать? Нету их, словно бы и не было никогда.

Так надо полагать, что наших предков серьезно волновала сия гибельная перспектива, и они прямо горели на работе по усугублению человечного в человеке, по нагнетанию того благородного беспокойства, которое возбуждает, в частности, русская литература и которое составляет константу этому самому психическому расстройству под названием – человек. Точно они чувствовали, что нация выдыхается и вот-вот выдохнется совсем, и, видимо, оттого наша изящная словесность была так богата и глубока. Пушкин просто взял и обворожил, Тургенев все выводил прекрасных девушек, бредивших возвышенными идеалами, Толстой реформировал христианство, рассчитывая найти в новой ереси выход из тупика, Чехов настаивал на том, что-де в человеке все должно быть прекрасно – и душа и одежда, и лицо и мысли, Достоевский вообще чудеса творил; и все как один (даже барон Брамбеус, даже пьяница Решетников из мещан) прочно стояли на той милой гипотезе, что мир принадлежит идеалистам и чудакам. Дальше всех пошел Гоголь, провозгласивший, что в ХХI веке все русские люди будут совершенны, как Пушкин, а между тем деревенская ребятня, еще недавно махавшая вслед проезжающим поездам, теперь швыряет в окошки камни, и бывшие влюбленные, ночи напролет гулявшие по Москве, теперь опасаются высунуть нос с наступлением темноты.

Да вот в республике Новая Гвинея вообще никакой литературы нет, однако же там отлично знают, что нужно слушаться старших, что есть человеческое мясо не годится и что «без труда не вытащишь рыбку из пруда». Может быть, и в России, если бы у нас работала родовая память, не понадобилось бы никакой литературы, а было бы довольно изустным путем передавать из поколения в поколение основные понятия о добре и зле, о фундаментальных правилах общежития на земле и способах поддержания человечного в человеке, а то у нас отцы полагают, что воровать – последнее дело, а дети считают, что и жить-то невозможно, если не воровать.

Недаром оригинальный мыслитель Николай Федоров, библиотекарь Румянцевского музея, невысоко ставил усилия титанов нашей литературы и, со своей стороны, выдвинул такую оглушительную идею: воскресить во плоти всех мертвецов, когда-либо существовавших на нашей планете в качестве живых людей, а затем молекулярно рассеявшихся в природе, и, таким образом, восстановить нравственную связь будущего с минувшим, которая не даст человечеству забыться и сбрендить с назначенного пути. При всей фантастичности этой инициативы, в ней было немало дельного и со временем исполнимого, но над самим Федоровым жестоко посмеялась наша неискоренимая российская действительность: именно его останки, погребенные на кладбище Скорбященского монастыря, некогда существовавшего в Москве, на теперешней Новослободской улице, огольцы-потомки закатали под спортивную площадку, и где искать могилку выдающегося мыслителя, не скажет уже никто.

Много времени прошло с тех пор, когда выйти из дома без головного убора было так же неудобно, как без штанов, но по-прежнему настойчиво звучит зов предков насчет нравственной связи будущего с минувшим, правда, больше похожий на глас вопиющего в пустыне, потому что огольцу-потомку нынче не до того. Нынче действительность гнет сироту в дугу, так что из всех проклятых русских вопросов его мучает только один вопрос – где денег взять, а тут еще целая метакультура, которая строится по указке буржуазии, кующей кадры, то есть воспитывающей охрану, управленца и девушку по вызову, утверждает: человек такая же сволочь, как землеройка, и поэтому нечего кобениться, а нужно потреблять калории и копать, потреблять калории и копать.