Искусство терять

Сегодня недолгий герой тележурнала 1959 года сидит за колючей проволокой. Конечно, Алжир его ненавидит, конечно, Франция его не знает – он этого ожидал, с тех пор как его коммандо разоружили в марте. Удивляет его другое – что даже здесь все его боятся, избегают и презирают. В Ривезальте существует иерархия преступления, исключающая его из общей жизни. В лагерном обществе, как и в Алжире, выход из войны означает, что есть счеты, которые надо свести, и в застойной жизни Ривезальта у репатриантов было время их детально изучить. Большинство тех, кто здесь, всё отрицают, они не предавали, не причиняли зла и мечтают о шансе объясниться с Алжиром, сказать слово в свою защиту. Я не убивал, я не пытал, в чем меня, собственно, обвиняют? Иногда между собой они разыгрывают эти воображаемые процессы. Будь ты Бен Белла [46], говорят они, я бы тебе все объяснил. И даже если собеседник уже знает историю, они рассказывают ее снова, выносят на суд, надеясь на милость – и милость почти всегда следует. А вот если заговорят члены коммандо «Жорж», неизбежно последует приговор, так что тут даже и рисковать нечем. Они слишком публично творили зло, чтобы потом защищаться или ссылаться на смягчающие обстоятельства, – они причинили зло по телевидению и сами вырыли себе могилу. После трех десятков выданных медалей и около четырех сотен цитат французские власти отказали им в репатриации. Те, кому удалось бежать нелегально, дорого за это заплатили – даже здесь это не секрет. Многих из них ФНО удалось прибрать к рукам. Лейтенанта, возглавлявшего коммандо, летом сварили заживо. Эта сцена кажется вышедшей из старых фильмов про Тарзана, комиксов «Тинтин в Конго» или из первой трилогии «Звездных войн»: связанный по рукам и ногам человек в гигантском котле, под которым потрескивает огонь, а вокруг толпа улюлюкает в злобной радости. Признанный предателем из предателей и преступником из преступников, лейтенант заслуживал самой мучительной смерти. Решение о способе его казни далось – я думаю – нелегко: разных видов смертей наслучалось столько, что сравнить и исследовать никому не пришло бы в голову. Я не знаю, кто предложил его сварить – это оригинально.

– С этими людьми не разговаривают, – втолковывает Йема Хамиду и остальным детям. – К ним даже близко не подходят. Ясно?

Французы, охраняющие лагерь, не понимают, почему в нем столько дерутся. Одни охотно ссылаются на привычки арабов, другие говорят: это у них крыша поехала из-за отрыва от корней. Есть и такие, что указывают на недостатки временного города. Они как будто не видят, что заперли тут вместе людей, не имеющих общей цели. Для Йемы член коммандо «Жорж» – монстр. Для Али сторонник Мессали Хаджа – фашист арабского мира. Для поборников независимости, соперников ФНО, как и для старой офранцуженной элиты, Али – эгоист и деревенщина и так далее. Антагонизмы подогреваются постоянной близостью, на которую обрекает жизнь в лагере. За оскорблениями дело не станет, за кулаками тоже, реже в ход идут ножи, но случается и такое: лезвие – бог весть откуда взявшееся – вдруг блеснет в занесенной руке.

Администрация нашла в широкомасштабной раздаче нейролептиков быстрый и эффективный ответ на гнев, то и дело вспыхивающий в аллеях. Тех, кому лекарства нипочем, помещают в психиатрическую больницу. Хамид привыкает к присутствию больших белых тушек машин скорой помощи, припаркованных между бараками. Иногда он видит, как из них выводят странных существ, с пустыми глазами, с перекошенными дряблыми лицами, с зашитыми головами, похожих (отдаленно, очень отдаленно) на людей. О них говорят шепотом, что они слишком много кричали, мешали другим, и тубиб – доктор о них позаботился. Во имя спокойствия и порядка их отправили – лекарствами или лоботомией – туда, где растут корни тумана. Они никогда не вернутся.

Отделенные от неба и от земли слишком тонкими слоями, семьи в Ривезальте всецело зависят от погоды. В конце осени на лагерь обрушились проливные дожди. Капли стучат и стучат по полотну палатки с оглушительным грохотом. В первую ночь ливня Хамид не различает звуков, и непрерывные шквалы с небес пугают его.

– Пусть опустошат хоть все свои автоматы, – успокаивает его Мэдрейк, стоит мальчику провалиться в сон, – в меня они не попадут.

Назавтра он начинает различать: дождь шумит по-разному. На железные и полотняные крыши обрушивается целая симфония капель, отдается эхом, рассыпается нотами под аккомпанемент раскатов грома. Слушая ночь за ночью, он научился их распознавать и может зрительно представить, как они разбиваются над ним. Почти машинально мальчик выпрастывает руки из-под одеяла и невидимыми в темноте жестами словно дирижирует грозой.

Оказывается, однажды у него так хорошо получилось, что вода к утру унесла четыре палатки. Он жалеет, что проспал катастрофу. Ему хотелось бы посмотреть, как потоки поглощают хрупкие сооружения и драматический масштаб приобретает убожество Ривезальта, жизнь в котором становится похожей на комикс.