Искусство терять

Город построил для харки несколько кварталов многоквартирных домов на окраине, там, где раскинется через несколько лет местная гордость: самый большой во Франции гипермаркет «Леклерк». Но пока здесь только эти бело-серые дома, все одинаковые. Это пейзаж, начерченный по линейке, большими рассчитанными штрихами: углы домов, линии между плитами потолка, полосы линолеума на полу, штрихи холодных под рукой перил, пересекающие лестничную клетку. Это система бесконечных параллелей и перпендикуляров, повторяющихся в каждом доме во всех масштабах. Дети, прижимаясь носами к стенам, видят детали крупным планом – но и здесь лишь прямые линии, так же выглядит и квартал, открывающийся с пригорка за домами. Ни отдыха, ни передышки глазу в этом мире прямых углов, разве что оборудованная среди домов детская площадка, образующая на земле удивительно мягкий овал. Горки и турники на ней установлены неаккуратно и раскачиваются под весом детей, берущих их штурмом.

Когда автобус высаживает несколько семей из «Дома Анны» в их новом квартале, идет дождь. Кругом еще грязь от стройки. Это облачное небо, как очень скоро поймет Хамид, позволяет видеть все, вот в чем проблема. Глаза не щурятся на сияющее солнце, мощные потоки света не размывают окружающих деталей. Кабилия и Прованс были чередой силуэтов деревьев, гор и домов, наполовину съеденных светом. Одни цветные пятна плясали между веками, которые трудно было держать открытыми. А Уэд, стекавший с гор от деревни к Палестро, вспыхивал слепящими бликами, как будто по всему склону контрабандисты рассыпали осколки зеркал, чтобы посылать друг другу сигналы. Обычно думают, что на свету можно рассмотреть до мелочей каждую деталь. На самом же деле яркий свет скрывает так же хорошо, как тень, если не лучше. Но небо Нормандии не скрывает ничего. Оно нейтрально. Под ним существует каждый дом, каждый тротуар, каждый человек, идущий от автобуса к своей будущей квартире, каждая лужица грязи, уже растекающаяся на ступеньках и внутри домов, потому что половиков нигде нет. Небо низкое, и в то же время оно далекое. Оно не смешивается с пейзажем. Оно просто здесь, на заднем плане, как абстрактные полотна, перед которыми ставят детей, когда в школу приезжает фотограф. Небо будто смотрит в сторону.

Перед строением В семья остановилась: никто не решается потянуть тяжелую дверь. Малыши трогают пальцами стекло, оставляя на нем жирные кружки. Йема затаила дыхание, ее разочаровала серость, ее пугают углы, смущает тамбур в подъезде, закрывающийся на две двери. Али с вымученной улыбкой говорит, подталкивая в спину Хамида:

– Нам будет хорошо здесь. Мы заживем как французы. Больше не будет разницы между ними и нами. Вот увидите.

При виде ванны дети визжат от радости. Им надо немедленно перелезть через эмалированный край, скатиться внутрь и затеять возню – Хамид, Кадер, Далила, руки-ноги вперемешку. Потом они умоляют Йему открыть кран, быстро раздеваются, стукаясь локтями и коленками о белые холодные стенки и блестящий латунью кран, и молча, почти с благоговением смотрят, как их покрывает поднимающаяся в ванне горячая вода.

Трое детей сидят неподвижно, не дыша, в этом миниатюрном приливе под надзором матери.

– Я хочу жить в ванне, – шепчет Кадер.

Распаковывая чемоданы в новой квартире, Йема впервые позволяет себе вспомнить все вещи, которые оставила дома: табзимт, полученный на рождение первого сына, свадебный хальхаль, платья и туники… Слезы наворачиваются при виде пустых полок, когда разложено там и сям содержимое чемоданов.