Искусство Востока. Курс лекций

Здесь отразились философские искания Хайяма, его размышления о путях к Истине. Он убедился, что такие привычные для него инструменты познания, как Разум и Вера, оказались недостаточно эффективными. Хайям опечален этим, но Вдохновение (вино) не покинуло его, и он решает обратиться к Интуиции (дочери вьющейся Лозы). Именно в этой иерархии средств постижения Истины – «Разум, Вера, Интуиция» – содержится ключ к пониманию скрытого смысла слов Хайама, ускользнувшего от переводчиков.

Так, в известном переводе И. Тхоржевского читаем:

Сегодня – оргия. С моей женой,
Бесплодной дочкой мудрости пустой,
Я развожусь! Друзья, и я в восторге,
И я женюсь на дочке лоз простой.

Переводчик здесь исключил слово «Вера», слово «Разум» заменил понятием «мудрость пустая».

А вот перевод Г. Плисецкого:

Нынче жажды моей не измерят весы.
В чан с вином окуну я усы.
Разведусь я с ученостью книжной и Верой!
В жены выберу дочь виноградной лозы.

Здесь печаль разочарования подменена жаждой винопития, а «Разум» – «книжной ученостью».

Есть и другие переводы, которые сохраняют лишь поверхностный смысл четверостишия – желание ученого, уставшего от своих переводов, говоря современным языком, как следует «расслабиться» выпивкой с друзьями, – и вполне могут украшать питейные заведения для умеренных интеллектуалов.

В переводе В. Державина вместо сомнений одинокого искателя Истины и вовсе возникает образ веселой коллективной пирушки:

Мы чашей весом в ман

печаль сердец убьем.Обогатим себя кувшинами с вином.
Троекратно дав развод сознанью, знанью, вере,
На дочери лозы мы женимся потом.

И лишь новый перевод хайямовского четверостишия, автором которого является Ирина Евса, сохраняет все ключевые слова оригинала, открывающие путь к скрытому смыслу этого стихотворения:

Я чашей в один ман

убью печаль слезы,Двумя – обогащу веселия азы.
Трехкратный дам развод и Разуму и Вере.
А разведясь, женюсь на дочери Лозы.

Омар Хайям был не только поэтом, но и мастером прозы. Об этом свидетельствуют страницы его трактатов, где он кратко и выразительно описывает условия, в которых ему приходилось жить и работать во время создания этих трудов. Великолепной научной прозой являются его философские работы. К сожалению, только один из своих трактатов – «Науруз-наме», довольно сложный текст, посвященный истории иранского доисламского Нового года, – он иллюстрировал небольшими рассказами, напоминающими по форме и содержанию суфийские притчи.

В завершение раздела, посвященного Омару Хайяму, приведем несколько его рубаи в переводе Ирины Евсы.

Как дождевые облака,
Пройдут и радость и тоска.
Пока ты медлил, жизнь
кувшин твой
Опустошила в три глотка.

* * *

Что мне миру сказать, если умники вы,
Не узрели рисунка Господней канвы.
Потянули за кончик сверкающей нити –
И узор в тот же миг распустился, увы!

* * *

Искусен тот Гончар, что чашами голов
Земной украсил мир, трудясь без лишних слов:
На скатерть бытия вверх дном поставил чашу
И горечью ее наполнил до краев.

Великий поэт Омар Хайям оказал сильное воздействие и на русские умы. Не случайно наш Сергей Есенин так проникновенно говорит о нем в одном из своих стихотворений:

Свет вечерний шафранного края,
Тихо розы бегут по полям,
Спой мне песню, моя дорогая,
Ту, которую пел Хайям.

Суфийские притчи