Искусство вождения полка (Том 1)

Пулеметной командной начальствовал штабс-капитан Колтышев, большой специалист своего дела, всегда державший меня в неведении, сколько в полку пулеметов: пулеметная команда при моем вступлении в командование имела на вооружении австрийские пулеметы, за утратой своих; у Колтышева всегда был по крайней мере один пулемет, разобранный на составные части, чтобы тайно от меня собрать его взамен утерянного. Летом 1916 г. в полку было уже 32 известных мне и неопределенное количество неофициальных пулеметов. Пулеметные двуколки Колтышева при наступлении подбирали ценные трофеи, вроде кожевенного товара и прочие. Колтышев был очень хозяйственный человек, и на него все смотрели, как на будущего преемника Борисенко по заведыванию хозяйством.

Полковым адъютантом вначале был поручик П., хороший офицер, но истрепавший себя физически и нервно за первый год войны. Он прекрасно выполнял свои функции, но своей нервностью производил на меня неприятное впечатление. Я решил избавить себя от затраты дополнительных усилий внутри своего штаба; поручик П. отправился курсовым офицером в какую-то школу прапорщиков, а я взял вместо него офицера пограничной стражи - поручика Козинцева - кровь с молоком, бычачьи нервы, волчий аппетит, немного загребастые руки; но зато его присутствие веселило и подбодряло, он был тактически сообразителен, я мог лечь спать, предоставив ему решение второстепенных вопросов; путал, но редко.

На ряду с этими работоспособными кадровыми офицерами, попадались и никуда негодные. Таковым заведомо был капитан Мячин, командир 6-й роты, о совершенной физической трусости коего меня предупреждали со всех сторон. Как с ним быть? Я решился, на первых шагах своего командования, прибегнуть к консультации опытного командира, каким казался мне тогда Шиллинг. Я отправился к нему с визитом и спросил, как мне поступить с Мячиным. Насколько эта консультация являлась ложным шагом, я узнал лишь потом: Мячин приходился Шиллингу племянником. Командир 5-го полка объяснил мне, что обижать кадрового офицера никак нельзя, а надо постараться его пристроить к какой-нибудь спокойной должности - например, помощником дивизионного интенданта. Мячин как раз эту должность и занимал, но был отчислен за лень и нераспорядительность и возвращен в полк.

В первом же бою 30 августа 1915 г. я лично отдал роте Мячина приказ наступать. Грузный, ожиревший, с бледным потным лицом, командир роты Мячин подошел ко мне и доложил, что у него болит голова, и он просит разрешения уйти в тыл. Я ему ответил жестко, что или он будет немедленно наступать, или я его сейчас же застрелю. Он повел свою роту вперед. Вечером в день этого крайне успешного боя, где нам легко достались германские батареи, старший врач мне доложил, что вначале боя к нему на перевязочный пункт, под предлогом контузии, явились капитан Мячин и капитан Н. Каких-либо признаков контузии нет. Старший врач испрашивал указаний, выдать ли им перевязочное свидетельство и эвакуировать ли их в тыл. Я отчетливо ощущал, что мое снисхождение в данном случае вызовет разложение среди офицеров: как я буду требовать самопожертвования от молодежи, от прапорщиков, если старым кадровым офицерам спускаю с рук самые вопиющие гадости. Трудный вопрос я решил так: перевязочное свидетельство на контузию было отдано мною в приказе по полку для обоих капитанов, но с припиской, что вследствие позорного поведения их в бою я воспрещаю этим эвакуированным офицерам когда-либо возвращаться в полк. Им выдали копию этого приказа, и с этими позорящими документами они были отправлены в тыл. Один из них где-то там устроился, а Мячин в ноябре, когда полк стоял на отдыхе в Херсоне, прибыл туда. Дядюшка его уверил начальника дивизии, что я превысил свою власть, так как какие-то циркуляры воспрещают позорить офицеров в приказах. От имени начальника дивизии Шиллинг явился ко мне для производства расследования: он мне грозил чуть ли не судом за превышение власти, умолял меня отменить приказ, обещал, что Мячин ко мне не покажется, и он устроит его в другом месте. Я наотрез отказал и объяснил, что Мячин будет застрелен первым же офицером моего полка, если нарушит мой приказ и явится в наше расположение.

В периоды затишья в полк иногда возвращались офицеры, исчезнувшие под каким-либо предлогом в начале войны. Я относился к ним с изрядным недоверием и выдерживал их. Одного из них, капитана Березовского, имевшего в мирное время в полку репутацию лучшего работника, я имел слабость после смерти Древинга, временно допустить к командованию батальоном. Пришлось горько раскаяться. Батальон понес тяжелые жертвы и притом даром, расплодилась переписка, я был ранен и не мог убрать его немедленно; на мое счастье он сам вновь сбежал в тыл под благовидным предлогом.