Искусство жить

Лишь трое, а вернее, четверо — кабатчица и еще трое угрюмых незнакомцев — глаза их скрывались под шляпами, и они всегда носили оружие — помалкивали и вряд ли вообще обращали на него внимание. Один из них, с шевелюрой цвета соломы, бывший поэт, крепко спал с открытыми глазами. Другой, очкастый, бывший скрипач, шарил в кармане сидевшего рядом с ним рабочего. Третий уставился в одну точку, будто кот на мышиную нору. Этот третий был будущий убийца, и он не разлучался с топором.

Втайне Влемк, конечно, с самого начала знал, чего хочет, и когда окончательно в этом уверился, то почувствовал себя таким несчастным, что уже не мог далее оставаться в кабаке. Он поднялся, не сказав никому ни слова и даже не взглянув на мрачную толстую кабатчицу, засунул руки в карманы рабочего халата — от огорчения он даже не позаботился оставить халат в мастерской, — подошел к двери и, постояв немного в раздумье, шагнул за порог.

Он шел быстро с видом человека, у которого есть важное дело, хотя идти ему было, в сущности, некуда и никаких обдуманных планов он не имел. Если бы его спросили, какое сейчас время суток, ему пришлось бы оглядеться вокруг, прежде чем ответить, что час уже поздний, почти ночь. В полном унынии он шел от улицы к улице, от моста к мосту, и, когда в небе начал меркнуть последний отблеск заката, к своему удивлению, обнаружил, что стоит у ворот королевского дворца.

Принцесса как раз в это время возвращалась с прогулки со своими борзыми собаками. При виде живописца борзые подняли страшный лай и яростно потянули за поводки, рванулись к Влемку, пытаясь прогнать его прочь, так что Принцесса волей-неволей приблизилась к тому месту, где стоял художник, угрюмо уставившись на двери дворца. Добежав до ворот, отделявших их от Влемка, борзые стали прыгать, лязгать зубами, гарцевать на задних лапах, кидаться на чугунные прутья, однако живописец чувствовал себя в безопасности и не слишком обращал на них внимание. Наконец раздался окрик хозяйки, и собаки утихомирились. Теперь они просто повизгивали, сопели и бегали кругами. Остановившись на почтительном расстоянии от Влемка, — уж не анархист ли какой явился? — Принцесса, держа в одной руке поводки, а другой прикрывая, как козырьком, глаза, внимательно присмотрелась к нему и воскликнула:

— Так это же Влемк-живописец!

Действительно ли она его признала, Влемк так и не понял.

Во всяком случае, халат она признала.

Влемк печально кивнул.

— Да, ваше высочество, — сказал он. — Я действительно Влемк.

— Ради всего святого, что ты здесь делаешь? Уж не думаешь ли ты, что мы подаем милостыню?

— Нет, — сказал Влемк. — Думать так у меня нет никаких оснований.

— Тогда что же тебя привело сюда? — голос Принцессы зазвучал мягче.

Влемк долго молчал, у него даже перехватило дыхание от смущения. Наконец, набравшись решимости, он произнес:

— Скажу вам правду. Душу, по крайней мере, облегчу. Хотя вряд ли я могу на что-либо рассчитывать.

— Что ж, говори, — приказала Принцесса и вдруг, словно охваченная каким-то предчувствием, потупилась и слегка побледнела.

— Я пришел, — сказал Влемк, — просить вашей руки.

Он так сконфузился, произнеся эти слова — хотя не мог не сказать их, — что стал ломать в отчаянии руки и уставился на кнопки своих ботинок.

— Престранная просьба, — сказала Принцесса, бросив на него быстрый взгляд и тотчас же отведя глаза в сторону. — Как человеку, который имеет дело с богатыми аристократами, тебе, конечно, известно, что члены королевской семьи обычно не вступают в брак с художниками, расписывающими шкатулки.

Даже собаки, казалось, понимали происходящее. Они вдруг успокоились, перестали крутиться и слушали, склонив голову набок, — совсем как присяжные заседатели.

— Да, — сказал Влемк, — мне это известно.

— Не сомневаюсь, известно тебе и то, — продолжала Принцесса хрипловатым голосом, выдававшим волнение, — что сегодня утром я видела тебя в канаве среди бутылок, старых газет и рядом с дохлой кошкой. — Теперь она, вглядываясь в его лицо, склонила голову набок. В сгущающихся сумерках Влемк не мог разобрать, улыбается она или лицо ее серьезно.

— Известно, — только и вымолвил Влемк.

Он так сконфузился, что просто онемел. Но, на счастье, Принцесса стала рассуждать за него сама:

— Думаю, ты можешь на это сказать, что в своем роде ты тоже аристократ, ибо ни один человек не может сравниться с тобой в росписи шкатулок.

Влемк только кивнул головой и до боли заломил пальцы. Во всех окнах дворца зажглись огни. Этих огней было так много, что они казались снежинками, крутящимися в воздухе. Над самой высокой башней из-за туч выплыла луна.

— Любопытный довод, — продолжала Принцесса, словно этот довод придумала не она сама. Она коснулась тремя пальчиками лба и как-то странно встряхнула головой. — Только боюсь, что ты меня не убедил. Как я могу быть уверена, что вследствие такого образа жизни ты не лишился мастерства?

Выслушав ее, Влемк снова обрел дар речи.

— Поверьте, — торопливо заговорил он, — я могу написать ваш портрет настолько живым, что будет казаться — он способен говорить.