Искусство жить

И в этот миг с черного хода в дверь кухни постучали. Мы все так и подскочили, потом Бенни подошел к двери и, выглянув предварительно в щелку, распахнул ее. На пороге стояли дочери Арнольда, боязливо улыбаясь, лица у всех трех были цвета старой золы. Старшей — уже восемнадцать, хотя ей было трудно дать больше четырнадцати-пятнадцати. Младшей — десять. Я немножко знал ее, моя сестра Шеннон училась с ней в одном классе. Все три стояли, точно сиротки — в маленьких, как у Арнольда, очках, в застиранных, перешитых платьицах, — но если они и выглядели так жалко, то, пожалуй, больше всего потому, что явились в такой неурочный час и в глубине души тревожились, не случилось ли чего с отцом, — вдруг он застрелился? Они вошли бочком, точно беженки, молча глядя на Арнольда, смиренные, доброжелательнокроткие, втайне надеясь, что их не будут ругать. Я снова почувствовал в комнате густой запах крови. Арнольд уставился на дочек, молча, явно стараясь взять себя в руки. Наконец, решительно кивнув, он позволил им улыбнуться и ответить ему поклоном — они поклонились и всем нам тоже, затем смущенно прижались к стене.

Арнольд пошел собирать посуду, перенося ножи, сковородки, кастрюли в мойку, на ходу выбрасывая отходы. Анджелина придвинулась поближе к деду, вероятно, чтобы девочки не могли ее слышать.

— Как же ты можешь его уволить, дедусь? — спросила она. — Ведь он сделал нас знаменитыми.

Ей было хорошо известно, почему Фрэнк может его уволить. Он оскорбил Джо; он заставил нас украсть собаку; он был сумасшедший.

Но старик слишком устал, и ему не хватило терпения, чтобы подбирать аргументы:

— У нас с ним уговор.

Мы стояли и ждали. Странный, таинственный запах наполнял кухню. Тони Петрилло взял в баре бутылку вина, принес ее на кухню, открыл. Неловко, проливая вино, он налил стакан и протянул его Арнольду — тот стоял, облокотись на стойку, скрестив ноги, под глазами огромные мешки. Арнольд машинально принял стакан, хотя в другой руке он держал виски. Тони налил другой стакан и протянул его Анджелине, затем мне, Бенни, Ленни, каждой из девочек. Когда он подошел со стаканом к старому Фрэнку, старик с отвращением его оттолкнул. Джо Тони вина не предложил.

Три девочки тихонько пробрались к мойке, где Эллис мыл кастрюли и сковородки, и глядели на него так, как будто мытье посуды — необыкновенно увлекательное зрелище, а Эллис виртуоз своего дела. До сих пор они не проронили ни слова, даже не спросили, что же здесь происходит. Поставив стаканы с вином, они принялись вынимать посуду из сушки. По тому, как они работали — споро, молчаливо, — можно было подумать, что они здесь уже много часов. Все три были очень милы, осенило меня вдруг. Даже странно, что никто из нас никогда не замечал их. Может быть, о том же подумала и Анджелина. Она подошла к ним и начала помогать. Точно такая же, как у нас в гараже. Маленькая и усталая. Наблюдая за ней, я вспомнил, что собирался есть эту собаку.

— Эй, Арнольд, — сказал я. — Сколько думаешь брать за собаку?

Он глянул на Джо, потом на меня:

— По два пятьдесят за порцию, годится?

— Э-э-э, — протянул Ленни Тень, — я только что ужинал. — Он приложил руку к животу. Старшая из дочек Арнольда улыбнулась, потом на ее лице появилось недоумение.

— Я тоже, — сказал Бенни Мясник и усмехнулся.

Чокнутый Тони спросил:

— А сколько за детскую порцию, Арнольд?

Анджелина искоса взглянула на меня.

— Детская порция! Это меняет дело, — сказал Ленни. Он взялся за подбородок, раздумывая.

— Доллара полтора? — спросил Арнольд.

Итак, свершилось.

Мы ели при свечах в зале ресторана, старик Деллапикалло сидел с нами во главе стола, опираясь на него локтями, тарелки перед ним не было. Джо ушел домой. Когда он выходил, то показался нам еще меньше, чем Анджелина. Мне было жаль его. Он, единственный среди нас, с самого начала был прав, благоразумен, цивилизован. Но даже и он двигался как-то странно, механически и, когда обернулся от двери, дернул головой так, точно в ней сидела пружина.

Анджелина села рядом со мной, остальные — вокруг нас, теснясь поближе друг к другу, чтобы быть рядом на случай — в этом странном мире все может случиться, — если собака оживет.

Здесь, за этим столом, не было и следа тех тысяч и тысяч умерших азиатов, и Райнхарта тоже не было, но было такое чувство, будто они здесь, среди нас, и это чувство, быть может, было еще сильнее, потому что мы знали: нет в мире ни духов, ни загробной жизни и нет здесь, за этим столом, при горящих свечах никого, кроме нас, никого, кто мог бы отбрасывать тени на стену. Живыми были еще свечи, и они горели и горели, освещая эту бессмертную ритуальную трапезу — «Императорская собака».

В тот миг мы были необычными посланцами тех, кто с нами не мог быть в эту ночь — давным-давно ушедших и еще не рожденных. Но мы чувствовали величие миссии, возложенной на нас, хотя то, что мы делали, было не так уж и важно. Можно было бы, например, сажать дерево. Блюдо, кстати, было потрясное, если уговорить свой желудок забыть обо всем. И вино было тоже потрясное. И Анджелина как бы случайно положила свою руку на мою.