Исландский рыбак

…Однажды утром, часов около трех, когда рыбаки на палубе мирно подремывали под покровом тумана, послышались голоса, странные и незнакомые. На борту переглянулись.

«Кто это говорит?»

Похоже, голоса доносились откуда-то из пустоты. Тогда моряк, на которого была возложена обязанность дудеть в рог и который пренебрегал ею с прошлого дня, бросился наверх и, набрав побольше воздуху, издал долгий тревожный рев.

Один этот рев в тиши уже приводил в дрожь. Словно вызванное звучным голосом рога, неожиданно возникло в серой дымке, совсем близко, нечто большое и грозное – мачты, реи, канаты; в воздухе как-то сразу вырисовался корабль, будто пугающая фантасмагория, создающаяся пучком света на натянутом полотне. Другие моряки, очнувшиеся от сна, удивленные и испуганные, смотрели на моряков с «Марии» широко раскрытыми глазами, перегнувшись через борт. Те бросились к веслам, запасным реям, шлюпочным крюкам – всему, что лежало на рострах[45] длинного и прочного, выставили это вперед, чтобы удержать на расстоянии приближающийся корабль. Испуганные гости тоже протянули вперед огромные шесты.

Раздался легкий треск в реях, над их головами, и рангоуты, едва зацепившись, тотчас же высвободились без какой-либо поломки. Удар был так тих и слаб, что могло показаться, будто другой корабль это нечто мягкое и почти невесомое, не имеющее массы.

Когда оцепенение прошло, моряки узнали друг друга и рассмеялись.

– Оэ! – раздалось с «Марии».

– Э! Гаос, Ломек, Гермёр!

Возникший из тумана корабль назывался «Королева Берта», командовал им Ларвоэр, тоже пемполец; матросы были выходцами из окрестных деревень: тот, чернобородый верзила, в смехе обнажающий зубы, – Кержегу из Плуданиэля, другие из Плунеса и Плунерина.

– Так что ж вы не гудели в рог, стая дикарей? – спросил капитан Ларвоэр.

– А вы что, шайка пиратов, разбойников, отрава морей?

– О, мы… Мы – это другое. Нам нельзя шуметь, – проговорил он с видом заговорщика. На лице его играла странная улыбка. Моряки с «Марии» потом часто вспоминали ее и надолго погружались в раздумья.

– Это вот он – дул в рог, дул да и испортил, – словно продолжая какую-то мысль, шутливо сказал Ларвоэр, показывая на матроса, похожего на тритона:[46] бычья шея и широченная грудь на коротких ногах. В этой уродливой мощи было что-то тревожное и угрожающее.

Пока моряки стояли друг против друга, ожидая, когда ветер или течение разведет корабли, завязался разговор. Опершись о левый борт, держась на почтительном расстоянии друг от друга с помощью длинных шестов, будто осажденные с копьями, они говорили о домашних делах, о последних, полученных через охотников письмах, о стариках родителях и женщинах.

– Моя пишет, что родила мальчика, как мы и ждали, – сказал Кержегу, – теперь их у нас дюжина.

У другого родилась двойня, третий сообщал о свадьбе известной красотки Жанни Карофф с неким пожилым толстосумом-инвалидом из коммуны Плуриво.

Они видели друг друга как сквозь белую марлю, и казалось, от этого меняются даже их голоса, становятся приглушенными и далекими.

Между тем Янн не мог отвести глаз от одного из рыбаков, маленького, уже пожилого человечка, которого, в этом он был уверен, он никогда раньше не видел; тот, однако, тотчас же поприветствовал его словами: «Здравствуй, мой Большой Янн!», будто близкого знакомого. У незнакомца было раздражающее своей некрасивостью, какое-то обезьянье лицо и искрящиеся лукавством пронзительные глаза.

– Мне, – снова заговорил капитан Ларвоэр, – сообщили о гибели внука старой Ивонны Моан, из Плубазланека. Он, вы знаете, служил на флоте, в Китае. Вот жаль парня-то!

Услыхав это, моряки с «Марии» повернулись к Янну, чтобы проверить, знает ли он о несчастье.

– Да, – тихо проговорил Янн с видом безразличным и высокомерным, – отец написал мне об этом в последнем письме.

Им было любопытно, как он переживает смерть друга, они смотрели на него, и его это раздражало.

Моряки наспех обменивались фразами, посылая их сквозь бледный туман, пока бежали минуты их странного свидания.

– Еще жена пишет, – продолжал Ларвоэр, – что дочка месье Мевеля перебралась жить в Плубазланек, чтобы ухаживать за старой Моан, своей двоюродной бабкой. Она пошла работать поденно у людей, чтобы зарабатывать на жизнь. Я всегда считал, что она славная девушка, и мужественная, несмотря на свои финтифлюшки и вид этакой барышни.

И вновь все посмотрели на Янна; это ему уже совсем не понравилось, и его покрытые золотистым загаром щеки зарделись.