Испанка. История самой смертоносной пандемии

Уже в первый год 26 ученых из других учреждений пользовались лабораториями «Хопкинса». Молодой ассистент Уэлча Уильям Каунсилмен — тот, кто позднее преобразил Гарвардскую медицинскую школу по образу и подобию «Хопкинса», — снабжал лаборатории органами, объезжая на трехколесном велосипеде госпитали, забирая оттуда образцы и складывая их в ведра, которые висели на руле. Многие из завсегдатаев лабораторий уже были или стали впоследствии учеными мирового уровня — в их числе Уолтер Рид, Джеймс Кэрролл и Джесси Лэйзер, трое из четырех врачей, победивших желтую лихорадку. Прошло еще несколько лет, и докторантуру в «Хопкинсе» проходили уже 50 врачей.

А затем «Хопкинс» начал собирать преподавательский состав для медицинской школы. Стремление руководства к прогрессу — при непосредственном участии Уэлча — помогло набрать исключительный профессорско-преподавательский состав. Типичным примером может послужить Франклин Молл.

Молл получил медицинский диплом в Мичиганском университете в 1883 г. в возрасте 21 года, уехал в Германию и работал с Карлом Людвигом, а затем, уже неплохо себя зарекомендовав, какое-то время учился в докторантуре Университета Хопкинса. Он ожидал — и требовал — высочайших стандартов, и не только от своих студентов. Виктор Воган, глава медицинской школы в составе Мичиганского университета и второй человек после Уэлча по влиянию на американское медицинское образование, считал свою химическую лабораторию лучшей в Америке — а возможно, и сравнимой с лучшими лабораториями мира. Молл пренебрежительно отозвался о ней как о «малюсенькой химической лаборатории»[97], а свое образование, полученное в Мичиганском университете, сравнил с уровнем «приличной средней школы».

Когда Уэлч пригласил Молла, тот работал в Чикагском университете, где раздумывал, как потратить огромную сумму 4 миллиона долларов (спонсором Чикагского университета был Джон Рокфеллер) на то, что пытался создать и Уэлч, — на великое учебное заведение. Молл заявил, что у него есть встречное предложение: пусть лучше Уэлч покинет «Хопкинс» и переедет в Чикаго.

«Хопкинс», наоборот, отчаянно нуждался в деньгах, но Уэлч отклонил предложение Молла и ответил: «Я способен придумать только один мотив, который мог бы заставить вас приехать к нам, и этот мотив — желание присоединиться к нашему делу, вера в наши идеи и наше будущее… Эти идеи не привлекут сюда толпу людей, даже имеющих отношение к медицине людей, и так будет еще довольно долго. То, что мы считаем успехом, основной массе врачей безразлично»[98].

Молл обдумал варианты. В Чикаго, как он уже сообщил Уэлчу, он «создал отделение биологии, купил для него оборудование на двадцать пять тысяч долларов и практически спланировал строительство здания, которое обойдется в двести тысяч долларов»[99]. Деньги на это имелись, а Рокфеллер должен был дать еще. В «Хопкинсе» были преподаватели медицинских наук, а теперь — еще и госпиталь, но не хватало денег даже на то, чтобы открыть школу медицины. (Медицинская школа будет открыта только после того, как группа женщин, учредивших незадолго до этого колледж Брин-Мар, предложила пожертвование в 500 тысяч долларов — с условием, что школа будет принимать женщин. Преподаватели и попечители неохотно согласились.) Но в Балтиморе был Уэлч.

Молл отправил ему телеграмму: «Я готов связать свою судьбу с „Хопкинсом“… Считаю, что вы — его главная притягательная сила. Вы открываете возможности»[100].

* * *

Итак, Молла привлекли не лабораторные исследования Уэлча — его привлекли возможности. Потому что в науке Уэлч — и этого не понимали ни Гилман с Биллингсом, которые нанимали его на работу, ни, возможно, даже он сам — был… неудачником.

Нет, Уэлч прекрасно знал, что такое научный метод, и мог мгновенно оценить результат эксперимента, мог выстроить схему дальнейших экспериментов, чтобы подтвердить данные или копнуть еще глубже. Эти способности никуда не делись за те шесть лет в Нью-Йорке, когда он не занимался наукой. Уэлч уверял себя и других, что необходимость зарабатывать на жизнь мешает исследованиям.

Но у Уэлча не было семьи, которую надо было кормить, а другие в подобных (и даже более стесненных) обстоятельствах добивались в науке многого. Пожалуй, ни один ученый не переживал таких трудностей, как Джордж Штернберг, самоучка, которого Уэлч назвал «настоящим первопроходцем современной бактериологии в этой стране… овладевшим методологией и знаниями за счет великого упорства и врожденных способностей»[101].