Испанская хроника Григория Грандэ

— Эй, Диего, я тоже поймал одного! — крикнул Таба.

— Тащи его сюда, — смеясь, ответил мексиканец.

Через несколько минут подошли еще два наших бойца. Не хватало только одного, андалузца Гарсиа. Таба посадил своего пленного под деревом рядом со старым рифом и стал рассказывать, как он его выследил и поймал. В это время через забор перелез Гарсиа. Его лицо было в крови. Увидев марокканцев, он бросился к ним с ножом, но Таба перехватил его руку.

— Зачем ты хочешь их убить? Они же пленные, и этого с них пока хватит, — сказал он.

— Всех их надо убивать: они не дают нам пощады! Попадись к ним, они сразу выпустят тебе кишки — выплевывая кровь из разбитого рта, шипел андалузец.

— А что случилось, что ты так распалился? — спросил Диего. — Это они тебе разбили морду?

— Да, они. Вот этот, — и Гарсиа показал на старого рифа, — метнул откуда-то свой проклятый нож…

— Ну хватит, — решил Диего, скручивая одной рукой сигарету.

— Всех мавров надо убивать! — не унимался Гарсиа.

— Ладно, амиго, успокойся. Мы не такие, как они. Мы же солдаты революции. Когда ты поймешь это? — добродушно сказал Таба. Он подошел к андалузцу и осторожно стал стирать куском бинта кровь с его лица. И по мере того как тот успокаивался, продолжал. — Они темные люди. Им надо все объяснить, и тогда они пойдут с нами. Здорово он угодил тебе по зубам.

— Хорошо, что я успел подставить карабин и этим спас свое горло от лезвия. Понимаешь, нож перевернулся, и рукояткой мне высадило четыре передних зуба! — и Гарсиа разжал ладонь, показывая свои выбитые зубы.

— Ладно, брось их. Знаешь, я даже завидую тебе…

Все вопросительно посмотрели на Табу.

— Ей-богу, завидую, ребята. Теперь много дней он будет ходить к этой маленькой дантистке француженке в мадридский госпиталь. — И, обращаясь к Гарсиа продолжал: — Ты будешь сидеть перед ней, развалясь в кресле, а она будет копаться своими пальчиками в твоей разбитой пасти. И это будет каждый день. А потом она вставит тебе красивые фафоровые, нет, стальные зубы… Ах, как хорошо от нее пахнет, от этой маленькой французской девочки!

— А ты откуда знаешь? — успокаиваясь спросил Гарсиа. На его лице появилась улыбка, скорее похожая на гримасу.

— Знаете, амигос, она мне нравится. Вот я и пошел к ней, подвязав зубы платком.

— Ну и что, вылечила она тебя? — спросил Карлос.

— Она быстро узнала, что… и прогнала меня. — Все дружно захохотали, а Таба, не смущаясь, продолжал; — зато пять минут я видел ее совсем близко… Ее каштановые волосы касались моего лица. Эх, ребята, когда кончится война и мы вернемся к своим подружкам?

Никто больше не смеялся. Каждый из нас вспомнил в эту минуту чьи-то милые глаза и ласковые руки, кого-то на далекой родине…

Старый риф молча сидел, глядя в землю, ставшую под лунным светом пепельной. Луна стояла уже высоко, и тени укоротились. Молодой пленный все еще не мог понять, почему этот невысокий, кривоногий в марокканском бурнусе не только не убил его, но и не дал убить другому, тому худому, злому парню с разбитым лицом.

Я приказал бойцам разойтись и дать по нескольку очередей из пулеметов, чтобы продемонстрировать противнику, что на позициях анархистов ничего не изменилось. В нескольких домах мы разожгли очаги, и струйки дыма медленно потянулись к безоблачному небу, отчетливо вырисовываясь в свете луны.

Оставив трех бойцов в деревушке наблюдать за противником и взяв пленных в свою машину, мы тронулись в обратный путь.

У развилки дороги, где стоял наш отряд, теперь набралось сотни три анархистов, и еще к ним подходили небольшие группы беглецов. Мы подошли к ним и, указывая на своих пленных, сказали, что марокканцы и не думают наступать, а эти двое, захваченные нами, лишь разведчики. Толпа, вплотную стоявшая вокруг нашей машины, молча рассматривала марокканцев, никак не реагируя на наши слова. В сторонке, в нескольких шагах, стояли Гриша и комиссар Перегрин, метрах в двадцати от них — все остальные ваши люди с броневичками и танкетками.

К нам протиснулся Перегрин, стал на подножку нашей машины и обратился к анархистам.

— Товарищи! — начал он, — противник еще не разобрался в том, что вы оставили свои позиции, поэтому надо быстро вернуться назад и быть готовыми к бою…

Но скрывавшиеся в толпе подстрекатели делали свое черное дело. Заглушая голос Перегрина, они стали громко требовать, чтобы всех пропустили в тыл. Эти требования поддержали другие, и толпа грозно загудела, но все же выпустила нас, дав возможность присоединиться к своим.

Я рассказал Григорию о том, что видел в деревне, и предложил, пока не поздно, послать в деревню хотя бы взвод: все же надо еще попытаться уговорить их.

— Это бесполезно. Они не вернутся, — убежденно ответил Григорий.

— Что будем делать?

— А то, что делают на фронте, когда часть предательски бросает свои позиции. Не хотят по-хорошему, заставим силой! — решительно проговорил Сыроежкин.

Стоявшим рядом с ним Перегрин жестом дал понять, что попытается еще раз поговорить с анархистами. Григорий кивнул в знак согласия, хотя по его виду можно было судить, что в успех он не верит.