Испанская хроника Григория Грандэ

Говорят, что каждый человек приходит из страны своего детства. Григорий не был исключением из общего правила. Он родился среди пшеничных полей Поволжья. Вокруг его родного села Волкова разливалось золото хлебов Самарщины. Там жили крепкие, высокие и сильные люди. Это была их земля. Куда бы ни забрасывала его судьба, в какой бы стране он ни был, глаза его теплели при виде полей, рука тянулась к земле, которую он набирал в горсть таким характерным для крестьянина жестом, разминал пальцами, нюхал. Это был человек от земли, поэтому так близки и понятны были ему иссушенные солнцем на помещичьих полях, озлобленные андалузские батраки, с которыми встретился он в Испании. Они полюбили его и прозвали не только за большой рост Гришей Грандэ…

Таким он был всегда — непримиримый к врагам, бесконечно доброжелательный и добрый к друзьям, к простым людям, из среды которых он вышел сам, Григорий Сыроежкин не проявлял забот о накоплении, не обрастал вещами. Работавшие с ним люди рассказывали мне, что помнят его всегда в одном и том же, хорошо вычищенном и отглаженном костюме, в чистой рубашке и аккуратно починенных ботинках. Обувь он носил до тех лор, пока сапожники не отказывались ее чинить.

Деньги, казалось, для него не существовали. Получая зарплату, он обычно клал ее в проволочную корзинку для бумаг, стоявшую на его письменном столе. Иногда кто-то из товарищей приходил просить взаймы, Григорий, указывая на корзинку, говорил:

— Возьми сколько надо. В получку положи обратно…

Не раз он вступал в смертельные схватки с врагами, был беспощаден к ним, рука его была твердой. Но к нуждам и страданиям близких ему по духу людей проявлял исключительную чуткость, внимание и трогательную заботу.

В 20-е годы на улицах наших городов встречались беспризорные дети и нищие. Их вид всегда производил гнетущее впечатление на Григория. Он мрачнел, становился печальным. Однажды, получив зарплату, он целиком отдал ее женщине с ребенком на руках. В другой раз, в холодный дождливый день, встретив такую же женщину с ребенком, он тут же на улице отдал ей свое новое пальто.

Все это делал он просто, без позы. Не любил, когда товарищи рассказывали о его поступках, и вообще если бы не было свидетелей, то никто так бы и не узнал многого.

Я не устану повторять, что Григорий Сыроежкин был удивительно непосредственным человеком, каких я на протяжении своей достаточно долгой жизни не встречал ни разу. Не смелость, не отвага, не хитрость и изобретательность (людей с такими качествами можно встретить часто), а именно непосредственность отличала его. Он умел держать себя так естественно, что соприкасавшиеся с ним очень осторожные люди проникались к нему полным довернем. Так бывало даже в самой напряженной и рискованном обстановке, обычно заставляющей людей быть особенно подозрительными и недоверчивыми.

Как я уже говорил, уменье внушить к себе доверие совсем не определялось тонко и хитро построенной речью, уменьем уговорить нужного ему человека какими-то особенно убедительными словами, неопровержимой логикой, всем тем, к чему обычно долго и тщательно готовятся. Ничего этого не было! Получалось это у него просто и естественно, как бы интуитивно. В непосредственности выражалась его убежденность. В этом и таилась его сила, я бы сказал, неотразимая сила воздействия на людей.

Из тройки неразлучных друзей — Григория Сыроежкина, Льва и Жени Озолиных — в живых уже никого не осталось. Последней ушла из жизни в 1971 году Женя. Так уж получилось, что нашел я ее в 60-х годах, спустя двадцать семь лет после возвращения из Испании. По-прежнему она жила в Ленинграде, все в той же квартире, в которой провела столько счастливых лет со своим любимым Львом, где за ее гостеприимным столом собирались друзья чекисты-полуночники и где она, уже в одиночестве, прожила 900 страшных дней блокады.

Каждая вещица напоминала ей о счастливых и трудных днях, о дорогих людях, ушедших преждевременно, навсегда. Ничто не изгладило намять о них, с грустной улыбкой она говорила; «Это было так давно, это было совсем недавно…»

Так уж было и, наверное, так будет всегда, когда в исключительных по своему значению делах участвует очень ограниченное количество чекистов. В распоряжении руководителей для таких важных дел имелись люди, обладавшие отвагой; острым умом, огромной выдержкой и готовностью идти на любые личные жертвы. Таких людей можно было пересчитать по пальцам, и совсем не потому, что смелых и решительных чекистов недоставало. Нет, их было всегда много. Но для очень уж серьезных и тонких дел нужны были люди, обладающие совершенно особыми качествами. Это не просто объяснить словами. Такие люди поразительно угадывались Дзержинским и Менжинским, умевшими как бы проецировать на сотрудников часть своих личных качеств. Им не было необходимости приказывать. Их понимали с полуслова и сами предлагали себя для дела. И неудивительно, что такие люди навсегда вошли в историю органов ВЧК — ОГПУ.