Испанская новелла Золотого века

Но так как дон Фернандо уже измыслил для нее другую, еще более страшную казнь (если только есть что-либо страшнее смерти), он оставил слова сестры без ответа, не медля далее, усадил ее позади себя на коня и, направившись к Старому мосту, где в те поры была еще лодочная переправа, пересек Тахо и, строя в уме планы ужаснейшей мести, приехал наконец в свою усадьбу, где и оставил донью Хуану, собственной рукой заперев ее в доме; сам же, стараясь ничего не упустить из виду, во весь опор поскакал обратно, вновь пересек реку и вместе со своими людьми обрыскал городские окрестности в поисках дона Лопе, не пропустив ни одного куста или рощицы, пока наконец не напал на следы лошадиных копыт и, пришпорив коня, пустился в погоню, решив настигнуть врага во что бы то ни стало.

Жизнь наша со всеми ее перипетиями напоминает комедию, фарс, в котором тот, кто вчера представлял короля, сегодня оказывается рабом, а те герои, что сегодня мучаются и страдают, назавтра — счастливы и довольны. Эта истина столь очевидна, что, хотя наша история достойна всяческого изумления, все же не стоит сомневаться в непостоянстве судьбы и могуществе случая, чью власть, оказав ей доблестное сопротивление, испытали на себе наши влюбленные; ибо, стоило появиться проблеску надежды, как несчастья обрушивались на них с новой силой, и, напротив, самое крайнее отчаяние становилось для них целительно и животворно.

И вот теперь беды таким плотным кольцом окружили прекрасную и скорбную донью Хуану, что даже и проблеска не было видно; справедливо полагая, что здесь, в этом печальном заточении, и суждено опуститься навеки занавесу ее жизни, она, будучи все же существом смертным и слабым, ощутила трепет в предчувствии горькой чаши; проливая потоки слез и с бессчетными вздохами припоминая свои бессчетные несчастья и то зло, которым отплатил ей дон Лопе, она так растравила свои душевные раны, что страх в ней сменился отчаянной отвагой, и с упрямым бесстрашием принялась ока искать средство ускорить свой и без того близкий конец.

Глава LXVI

Об ужасном происшествии, приведшем в трепет донью Хуану, и о неожиданной встрече двух влюбленных

Едва донья Хуана окончательно укрепилась в своем отчаянном намерении, как из соседних: комнат донеслись жалобные стоны и наводящие ужас звуки, так что, даже не успев взглянуть смерти в лицо, донья Хуана посчитала себя погибшей, и такой страх и смятение овладели ею, что, хотя она и пыталась воззвать к небесам о помощи, язык и даже сам рассудок отказались повиноваться ей. Ужасные стоны между тем приближались, и в промежутках неведомый голос звучал почти членораздельно; так что, вся обратясь в зрение и слух, донья Хуана разобрала наконец такие печальные слова:

— О несчастная, скорбящая душа! Почему медлишь ты покинуть это тело сквозь отверстые врата стольких ран и, приуготовясь к кровавому исходу, не решаешься ускорить мой плачевный конец? Довольно, избавь меня от жестоких смертельных мук, ибо память об их злосчастной причине, что более всего терзает меня в этих печальных стенах, не может умерить мою боль, пока ты живешь и дышишь во мне. О злосчастные дни моей жизни, о тщета бренных наслаждений! О преходящие радости земные, все, все оставили вы меня, рассеявшись подобно дыму, и в самый тяжелый час, в самой великой нужде покинули меня подобно неверным друзьям!

И все ужасней становились стенанья этого, как решила донья Хуана, блуждающего духа, так что наша сеньора, окончательно смирившись с тем, что не миновать ей смерти, и вся охваченная смертельным томлением, поднялась с места, но едва успела сделать несколько робких шагов, как увидала в падавшем сквозь толстые решетки лунном свете связанного по рукам и ногам окровавленного человека, старавшегося подползти к дверям. Тут сознание оставило нашу даму, и она без чувств упала на пол; когда же, очнувшись от тяжелого забытья, увидела, что связанный незнакомец сжимает ее в своих объятиях, попыталась было вырваться, но, взглянув в залитое кровью лицо, тут же с душевной болью узнала в нем своего благородного и злополучного возлюбленного, с каковым Фортуна обошлась не менее жестоко, так что еще до пленения доньи Хуаны он оказался в руках своих жестоких, смертельных врагов.