– Я пойду, – сказала она, вставая, с ощущением лихорадочного смятения в груди.
– Куда ты? – расстроилась Полина. – Тебе неинтересно?
– Я… хочу подумать кое о чем.
– Знаешь, церковники пытались запретить игру в шахматы, называя ее «непристойным развлечением» и «измышлением дьявола», но это им не удалось.
– Да? – рассеянно спросила Грёза.
– Почему она им так не понравилась? – рассуждала старушка. – Наверное, из-за названия. Оно имеет арабские корни и означает шах-мат – «властитель повержен».
Грёза слушала вполуха, торопясь уйти.
В коридоре ее поджидал Виктор с понурым лицом кающегося грешника.
– Я пришел просить у тебя прощения, – пробормотал он. – Я был груб. Больше такого не повторится. Извини, пожалуйста.
– Хорошо…
Грёзе было все равно, повторится его выходка или нет. Ее занимали совершенно другие мысли.
– Ты умеешь играть в шахматы? – спросила она, поднимая на него горящие глаза.
– Немного… а что? Меня приятель учил.
– Сыграем?
Виктор обрадовался и повел ее к себе. Там он полез в шкаф, достал деревянную коробку с шахматами, высыпал фигуры на стол и начал показывать, как правильно следует их расставлять. В первую минуту Грёза не сообразила, что заставило ее сердце судорожно забиться. Виктор чертыхнулся, еще раз полез в шкаф, бормоча: «Куда они могли подеваться, ума не приложу?» И, сконфуженный, вынужден был объяснить, что игра не состоится.
– Почему? – наивно улыбнулась гостья, хотя ответ был на виду.
На доске не хватало четырех фигур: белого короля, двух пешек и черного ферзя.
– Мистика какая-то, – почесал затылок Виктор. – У тебя этих же фигур недостает?
Грёзе стало страшно…
Ирбелин был не столько озабочен предстоящей сделкой купли-продажи аварийного дома, сколько проблемой расселения жильцов. Директор агентства недвижимости, элегантный и знающий себе цену, Георгий Иванович Глинский уже несколько лет работал на него, но отношения их были партнерскими, а не по схеме «хозяин – подчиненный». Глинский был отличным профессионалом, обладал сверхчутьем на прибыльные дела и умел находить общий язык с самыми разными людьми. Ирбелин доверял Глинскому, дорожил его опытом и коммерческим талантом и обращался с ним как с товарищем, более молодым по возрасту, но равным по уму. Глинский называл господина Ирбелина «патрон», на французский манер, а тот его величал Жоржем.
– Ну, что скажешь, дорогой? – спросил он мнение Жоржа по поводу беседы с будущими переселенцами. – Трудная перед нами стоит задача?
– Не очень. Жилплощадь я им, в принципе, подобрал: так, чтобы и людей не обидеть, и нам с вами приличную выгоду поиметь. Старушек я уломаю, многодетную семью Курочкиных хитростью выманим, с Лопаткиным договоримся, с девушкой, полагаю, тоже. Лопаткин оказался с претензиями, не ожидал от него этакой прыти, но есть у меня для него аргументы. Думаю, сойдемся на среднем варианте.
– А девица? Эта… как ее…
– Субботина? – подсказал директор агентства. – С ней я еще не успел лично побеседовать.
– Разузнавал о ней, кто такая?
– Навел справки, как вы велели, – доложил Глинский. – Она сирота, выросла в детдоме, работает в социальной службе, за стариками ухаживает.
Ирбелин встал из-за стола и подошел к окну. На сумрачном небе низко висели тучи, полные то ли дождя, то ли мокрого снега. Очертания домов тонули в серой мгле.
– Негоже сироту ущемлять, – произнес он, не поворачиваясь к Жоржу.
– Так никто и не собирается.
– С ней надо… по-хорошему.
Глинский удивленно взглянул на патрона. Обычно того не очень волновали чужие судьбы.
– Понял. Я и так стараюсь.
– И будь повежливее с этой…
– Субботиной, – подсказал Жорж.
– Как ее зовут, кстати?
– Редкое имя. Грёза!
– Что-о? Пф-фф… – неопределенно выразился господин Ирбелин, помолчал, задумчиво покачал головой. – Да-да… стоит, пожалуй, познакомиться с ней поближе.
«Зачем?» – едва не вырвалось у директора агентства. Он вовремя прикусил язык. Ирбелин слыл человеком со странностями, иногда его «заносило», и, как всякий успешный предприниматель, он трепетно относился к своим капризам. Вступать с ним в полемику по этому поводу, выказывать недоумение или проявлять неуместное любопытство не стоило. Нарвешься на неприятности, в лучшем случае – на грубость, в худшем…
– Вот, возьми, – патрон помешал ему додумать эту мысль, доставая из портмоне несколько зеленых купюр. – Купи ей что-нибудь, подарок, например. Мы обязаны оказывать поддержку малоимущим. Благотворительность придумали не зря! Авось зачтется на том свете.
Глинский мастерски держал себя в руках и скрыл растущее изумление. Ирбелин заговорил о благотворительности? Ну и ну!
– Хорошо, – не моргнув глазом, ответил он. – Завтра же займусь этим.
– Займись, голубчик.
Они обсудили еще кое-какие насущные вопросы и разошлись.
Ирбелин остался в кабинете, созерцая стены, отделанные панелями из натурального дуба, антикварные шкаф и письменный стол с бронзовым письменным прибором, изготовленным на заказ под девятнадцатый век. Все это показалось ему сущей безделицей. А раньше он так гордился подобными штуками! Просто задыхался от ощущения собственной важности. Тьфу!