Испанские шахматы

– Что вы? Наоборот! – кружил вокруг нее новый знакомый, меняя ракурсы. В объективе блестело бледное балтийское солнце, а на его лице – ослепительная улыбка. – Вы потрясающе, изуверски хороши! Да, именно и-зу-вер-ски! – с удовольствием, нараспев повторил он. – Такая красота – настоящая жестокость. Бедные мужчины! Вероятно, они как подкошенные падают к вашим ногам, раболепствуют, а вы вертите ими, как пожелаете. Помыкаете и командуете. Прекрасные женщины безжалостны по отношению к своим поклонникам!

– С чего вы взяли?

Слово за слово шутливая беседа приняла более спокойный, серьезный характер: Фэд рассказывал о себе, Ольга больше молчала, слушала. Мимо проплывал великий загадочный Петербург. Над ним витали тени знаменитых императриц и царей, эхо от поступи кавалергардских полков, грохот и пыль революций, жуткие вьюги блокадной зимы, победоносный звон литавр и наводящий тоску плеск воды в мутных каналах… Никогда еще Ольга так остро не ощущала магнетического влияния этого города, взрастившего ее, принявшего в свои каменные объятия. Лунный петербургский туман исподволь проник в ее сердце, одурманил, лишил рассудка.

После речной прогулки Фэд проводил Ольгу домой на Лиговку. У подъезда, в золотистом сумраке белой ночи, он неожиданно наклонился и… поцеловал горячими губами ее холодную щеку. Между ними словно молния вспыхнула, поразила едва не насмерть. Ольга, не помня себя, отпрянула, ее дыхание остановилось… замерло, и бешеными, сотрясающими все ее естество толчками ударил в виски, взорвался в венах пульс.

Она отдышалась, очнулась только дома, оказавшись в родных стенах, не в силах охватить умом то, что произошло с ней. А может быть, ум вообще не способен постичь подобное? «Что это было? – спрашивала она у кого-то высшего, мудрого и всезнающего. – Неужели… неужели… я встретила его? Если нет, то откуда этот невыносимый жар в крови, эта изнуряющая душу лихорадка, эта отчаянная жажда быть с ним? Это смертоносное упоение?»

Последующие дни протекали для Ольги в болезненном смятении. Она жила, дышала ради одного – увидеться с ним снова, услышать еще раз его голос, ощутить его присутствие. Она не спала, не ела, похудела и побледнела… за сутки, пока не раздался долгожданный телефонный звонок.

– Это я, – просто сказал Фэд. – Пойдем, погуляем? У меня сегодня есть время.

Ольга не сразу смогла ответить: губы не слушались. С трудом выдавила что-то нечленораздельное.

– Что с тобой? – не понял он. – Не получается?

– Н-нет! То есть… да! Получается! Куда пойдем?

Эти светлые, безумные ночи промчались как одно мгновение. Обрывки пустых разговоров, неистовые, страстные объятия, долгие поцелуи, его тесная мастерская под крышей, переоборудованная из чердака, запах его кистей, красок, его ландышевого мыла, которым он намыливал лицо перед бритьем, запах шерстяного пледа на тахте, где они предавались любви, – все это смешалось в сознании Ольги с разрывающей сердце нежностью, с готовностью отдать себя всю, отдать душу, жизнь.

Она жгла мосты, не оглядывалась, не смотрела в будущее – только ему в глаза. В двадцать лет влюбленной девушке не приходят в голову сомнения, мысли о бренности бытия, о приходящем и уходящем, о том, что благоуханный цветок увянет, когда истечет его срок, и что за сияющим рассветом ждет неумолимый закат. Который, впрочем, по-своему прекрасен!

Фэд занимался прозаической работой – вел бухгалтерию солидного предприятия. Он был гениальным счетоводом, поэтому в сравнительно молодом возрасте получил хорошую должность, и ему уже предлагали повышение. В свободное время он рисовал пастелью и маслом, брал уроки у известного художника, имя которого держал в тайне, бродил с фотоаппаратом в поисках «натуры» – интересного пейзажа, уличной сценки или необычного человека, а потом закрывался в темноте и проявлял пленки, печатал снимки. Лабораторией ему служил глухой закуток на чердаке, отделенный от мастерской самодельной перегородкой.

– Плюну я когда-нибудь на скучные цифры и стану картины писать! – восклицал Фэд. – Организую выставку, буду продавать свои работы.

На всех полотнах он изображал старый Петербург: арка над Зимней канавкой, дома на Фонтанке, на Невском, на Мойке – все в тусклом золоте северного солнца, или в дымке осенних туманов, или за пеленой летящего снега. И часто на переднем плане помещался размытый женский образ: романтический профиль, головка в старинной шляпке или стройный силуэт в длинном платье.

– Кто это? – спрашивала Ольга.

Он пожимал плечами:

– Не знаю. Кто-то…

Фэд был не только умен и талантлив, но и по-мужски красив – высок, крепок, широкоплеч, сероглаз, с крупными, правильными чертами лица, с упрямым лбом и чувственными губами. Он умел говорить комплименты, выразительно исполнял сентиментальные романсы, подыгрывая себе на гитаре, читал на память Пушкина и Апухтина, Брюсова, Блока. Он был щедр, покупал Ольге вино, фрукты и шоколад, духи, даже подарил ей золотое колечко – не обручальное, с зеленым камешком.