Испанский дневник

В поселках всегдашняя нищета горняков вдвое обострена лишениями войны. И все-таки – какая бодрость, какая спокойная пролетарская выдержка у всех, у мужчин и у женщин! Какая готовность бороться дальше, какая уверенность в победе и ее плодах! Какая гордость первыми завоеваниями рабочих! Нам показывают дома культуры, детские очаги, школы для взрослых, все, что можно было успеть создать за два месяца в условиях войны.

В этом испанском горном захолустье часто слышишь русские фразы, произносимые со старательным усилием. Говорят «товарич», «саседание», «саюс горняки», «Ворочиловград»… Астурийские шахтеры, те, что работали в Донбассе, трогательно сохраняют памятки о нашей стране. С гордостью показывают они русские сапоги, чайные стаканы и блюдца, тщательно сохраняемые нераскуренные папиросы. И без конца передают приветы и подарки разным молодым советским гражданкам, имена которых они, отведя в сторонку, просят записать в книжку. Постепенно у меня скопились две штуки дамских никелевых часов, веер, бусы, вязаная кофточка, пять фотоснимков, зажигалка, собачка, выточенная из каменного угля, и письмо.

У астурийцев имена забавно напоминают наши старые крестьянские, какие давал сельский батюшка из святцев. За два дня мы познакомились с Агафоном, Ферапонтом, Карпом, Агриппиной, Павлином, Тимофеем, Акулиной (женщина) и Акулином (мужчина, секретарь комитета партии в Лангрео). Шофера нашего зовут Никанор.

Наконец вот Наранко и Сан-Клаудио – южные предместья Овиедо. Отсюда народная милиция штурмом ворвалась в город.

Мы устроились ночевать в доме какого-то маркиза, в парковой, уже отвоеванной части Овиедо. Съехались все военные руководители. Сначала слушали новости, что мы привезли из Мадрида, затем начали спорить о расстановке частей и о том, нужно ли оставлять мятежникам дыру, чтобы они скорее ушли из города. Здесь держится наивное тактическое поверье, что если такую дыру противнику оставить, он сунется в нее, покинет свои позиции и избавит нападающих от излишнего кровопролития. Это остатки военной премудрости осады городов в средние века.

11 октября

Командиры решили использовать для атаки утренний туман, единственную защиту от германской авиации. Защиту очень относительную, потому что немцы хоть наугад, хоть сквозь «молоко», но уже бомбят.

Препоганое, обреченное чувство – стоять здесь вот так, в слепоте и неизвестности, под низким белым потолком тумана. Мощные моторы ревут прямо над головой. Поминутно кругом удары грома, – не видя целей, бомбардировщики берут количеством. Им недалеко ходить за новыми бомбами – каждые полчаса они уходят к себе на базу и очень скоро возвращаются с новым запасом… Было очень грустно на обратном пути натолкнуться на отвратительную кучу обгорелых черепков вместо мирного домишки, где мы стояли. Женщину и двух детей, с которыми мы шутили, разорвало в клочья. Соседи рассказали, что бомба ударила через пятнадцать минут после нашего отъезда.

Предместья кончились, вот уже станция, паровозное депо, затем бульвар и городские улицы. Опрокинутый трамвайный вагон лежит на рельсах.

Навстречу, буквально под пулями, бегут бедно одетые люди с узлами, с детьми на руках. Это жители кварталов, уже занятых республиканцами. Они бегут из города в горняцкие поселки, в Хихон, в страхе опять очутиться в фашистском плену.

Они узнают Хуана Амбоу, на ходу кидаются ему на шею, плачут, бессвязно восклицают:

– Хуан, ах ты наш храбрец! Ты пришел освободить нас!

Я пробую расспросить, но они почти в невменяемом состоянии. Два месяца фашистского режима, обысков, арестов – и вдруг свобода, вдруг свои, и тут же стрельба на улицах и воздушная бомбардировка…

Дальше бой ведется пулеметами, винтовками, ручными гранатами, а где нужно – штыковой атакой: астурийцы получили штыки и научились ими пользоваться, это тоже ново для Испании.

Противник отвечает теми же видами оружия и легкими пушками. Народная милиция пробивает отверстия в боковых стенах смежных домов и таким манером получает сплошной внутренний, защищенный ход сквозь целую улицу. Через эти ходы эвакуировали население уже занятых двенадцати улиц, выносят раненых и убитых, доставляют патроны и гранаты.

Над южной частью города, уже занятой республиканцами, еще командует колокольня церкви Сан-Педро. Этот божий храм беспрерывно поливает улицы девятью, веером расположенными, пулеметными струями.

Все-таки Хуан не может противостоять искушению попасть в свою овиедовскую квартиру.

Перебежками мы пробираемся к высокому дому на улице Арганьоса. Лестница безлюдна, в шестом этаже на квартирной двери сургучная печать и наклейка фашистской охранки: «Квартира в распоряжении полиции. Ход воспрещается».

Хуан весело срывает печать и наклейку. В квартире все переворочено вверх дном. Вывезена вся библиотека до последнего листочка. В шкафу уцелели теплые вещи, кожаное пальто, шерстяное белье. Хуан не берет их – он не хочет преимуществ перед бойцами народной милиции.

Пули с колокольни Сан-Педро назойливо барабанят в карниз дома. Сыплется штукатурка.