Испанский дневник

Дурутти был очень подавлен тем, что именно его колонна допустила проникновение врага в город. Но он хочет возместить неудачу новой атакой, и на том самом месте, где анархисты отступили. Беспрерывные бомбардировки, убийства беззащитных жителей приводят его в слепую ярость. Большие кулаки сжимаются, высокая фигура как-то горбится, весь он принимает облик древнеримского гладиатора-раба, напрягающегося в отчаянном освободительном порыве.

Дипломатический корпус стал проявлять какие-то признаки жизни. Нельзя сказать, чтобы это было от любви к республиканскому правительству или к мадридскому народу. Просто у господ дипломатов сдали нервы. Ведь бомбы с «Юнкерсов» не очень разбираются. Они уничтожили в Университетском городке здание французского лицея, украшенное новеньким большим национальным флагом. Несколько бомб упало поблизости от британского посольства. Представители Франции и Англии осматривали разрушения в городе, особенно в госпиталях. Они опубликовали ноту протеста против бомбардировки. Все подобающие слова значатся в этой ноте: и «гуманность», и «беззащитное население», и «ужасы разрушения», и «принципы человечности». Нет только одной маленькой детали: нет адреса. Нота направлена почему-то только в редакции мадридских газет.

20 ноября

С утра проливной дождь. Это все-таки какое-то облегчение – авиация не появилась. Дружинники вместе с бойцами Интернациональной бригады атакуют здания Клинического госпиталя и богадельню Санта-Кристина. Пока три атаки не дали результата.

21 ноября

Опять весь день дождь.

К полудню вместе со штурмующими подразделениями республиканцев мне удалось пробраться в Клинический госпиталь и богадельню Санта-Кристина. Оба здания взяты лобовой атакой, ручными гранатами и штыками.

Марокканцы и регулярес отошли метров на двести, не больше. Они держат под огнем отнятые у них здания, надо подползать или перебегать – ходы сообщения еще не вырыты.

Рядом с недостроенным кирпичным корпусом какое-то совершенно разгромленное медицинское здание. Потолки и полы пробиты снарядами, оборудование разбито, изуродовано. Поставлены ребром кровати, полы сплошь покрыты осколками разбитой посуды.

Внизу, в морге, натолкнулся на старика сторожа, он ухитрился уцелеть здесь после троекратного штурма и перехода дома из рук в руки. Упрашивает воюющие стороны отдавать своих мертвецов в морг на сохранение и очень огорчается отказом. Видимо, рехнулся. Да и то сказать – разве мечтал скромный университетский морг о таком изобилии трупов? Кто мог думать, что самый тихий, ученый, академический уголок станет ареной самых ожесточенных, самых яростных боев!

Бедный Мадрид! Его считали таким беззаботным, таким безопасным, таким благополучным городом. Мировая война прошла мимо, вдалеке от него. Сейчас он испытал только за пятнадцать дней больше, чем все европейские столицы за все годы войны. Город сам стал полем битвы!

Уже когда мы, измученные, мокрые, грязные, ошалелые и довольные, переползли из Клинического назад, во вторую линию, кто-то прибежал и рассказал, что на соседнем участке, в Западном парке, убит Дурутти.

Рано утром я его еще видел на площадке лестницы в военном министерстве. Приглашал поехать вместе на штурм Санта-Кристины. Он покачал головой, сказал, что едет подготовлять свой собственный участок и прежде всего укрыть часть бойцов от дождя.

Я пошутил:

– Разве они сахарные?

Он ответил хмуро:

– Да, они из сахара. Они тают от воды. Из двух становится один. Они портятся здесь, в Мадриде.

Это были последние слова, которые я слышал от него. Он был в плохом настроении.

Шальная или, может быть, кем-нибудь направленная пуля смертельно ранила его при выходе из автомобиля, перед зданием его командного пункта.

Очень жаль Дурутти. Несмотря на анархистские ошибки и заблуждения, он был, несомненно, одним из самых ярких людей Каталонии и всего испанского рабочего движения. Он пришел оборонять Мадрид с мыслями, очень отличными от тех, с какими он стоял под Сарагосой.

Жаль Дурутти!

От имени Коммунистической партии Хосе Диас отправил Гарсиа Оливеру сочувственное письмо.

Туман и слякоть приглушили борьбу. Стороны медленно перестреливаются. В Карабанчеле в некоторых местах линии расположены друг от друга на расстоянии не более тридцати шагов. В серых сумерках противники перекликаются между собой:

– Эй вы, бандиты! Германофилы!

Молчание. Затем ответ:

– Долой большевизм!..