Испанский сон

— Ты хотела сказать «когда был царевичем», — ухмыльнулся отрок, — а потом подумала, почему «был»… ведь я и сейчас вроде как царевич…

Мария пристыженно молчала.

— Я понял твой вопрос, — сказал Игорь. — И правда, надо же нам когда-то об этом поговорить; чем дольше будем молчать, тем будет хуже. Почему не сейчас? Давай я отвечу тебе в манере князя Георгия, то есть когда задаешь ему один вопрос, а на самом деле за ним прячется что-то еще; так он будто слышит все эти вопросы и отвечает сразу на все. Мария, Мария… какого человека мы потеряли!

Мария нашла руку царевича своей рукою и прижалась к нему, ощущая, что в этот момент он главнее ее.

— Но что поделаешь, — с досадой сказал он. — Итак, отвечая на твой первый вопрос, скажу: да, все это время я был уверен, что это и есть моя настоящая жизнь. А знаешь когда я поверил в это? — Он оживился. — Сейчас я скажу тебе странное. Я поверил в это в тот самый момент, когда спросил тебя: «Может, тызнаешь?» А ты ответила, кривляясь: «Может, и знаю… Не все тебе меня удивлять».

— Ну, здесь ты подзагнул, — сказала Мария. — В тот самый момент! Да мне пришлось тебя чуть ли не упрашивать поехать со мной, заманивать подземельями.

— Это я делал вид, — сказал царевич. — Чтоб ты знала, я сам себя забоялся. Вот, подумал я, сейчас это откроется. А что откроется-то? Может, что-нибудь совсем неинтересное — нужно ли такое открывать? Может, лучше пусть так и останется тайной? Вот потому я и тянул с ответом, а чтоб ты не догадалась, прикинулся дурачком.

— Ах, Игорь! — сказала Мария. — Как мы с тобой похожи! Сколько раз в моей жизни мне приходилось прикидываться дурочкой!

— Знаю, — сказал он, — потому мы с тобой и друзья… Но давай я отвечу и на другие вопросы, чтоб потом не возвращаться к этому; раз мы с тобой говорим начистоту, признаюсь тебе; не уверен я, хватит ли мне духу признаться в этом назавтра. Здесь, в туннеле, просто все как-то помогает быть откровенными…

Да и слишком мы оба потрясены, подумала Мария. В такие минуты сердца человеческие рвутся навстречу друг другу; затем наступают дни, и сердца вновь отдаляются.

— Не знаю, как быть сейчас, — продолжал меж тем Игорь. — Считаться ли дальше царевичем, нет ли? Если это был сон, значит, нужно бы пробудиться; а если наоборот (как я и думал), значит, нужно опять засыпать. А вместе с тем — если уж до конца! — еще час назад я знал, что это— настоящее, а сейчас я точно уже не знаю; это могло бы быть еще одной жизнью, не такой, какой я жил до того, но все равно не такой, какая должна бы… ну, в общем, еще одним сном. Другим, но все-таки сном.

— Понимаю, — сказала Мария. — Меня иногда тоже посещают подобные мысли. Например, что нас ждет там, на другом конце этого пути? Я не знаю…

— Как? — удивился Игорь. — Разве не станция?

— Я не об этом говорю.

Игорь помолчал.

— Как ты думаешь, — спросил он, — где мы сейчас? я имею в виду, географически?

— Понятия не имею. А как думаешь ты?

— Думаю, подъезжаем к границе. Ты обратила внимание, что боковые ветки совсем прекратились?

— Может, мы мчимся настолько быстро, что просто не успеваем их замечать?

— Хм… А знаешь, я никогда не был за границей.

— Я тоже в твоем возрасте не была.

— Давай поспим.

— Давай…

Мария достала из мешков тепленький плед из козьей шерсти. Экипаж мчался по траектории, все более погружаясь в глубину удивленных недр. Двое обнялись, укрылись, прижались друг к другу как можно плотней — беззащитная парочка, полностью вверившаяся судьбе, уже не имеющая ничего материального против целого мира.

— Я догадался, каков предел нашей скорости, — сонно пробормотал Игорь в ухо Марии.

— Ну, каков?

— Тысяча сто километров с чем-то. Потому что тысяча двести — уже звуковой барьер; вряд ли мы пробьем его в этом туннеле.

— Хорошо. Спи.

— Выключи фару. Вдруг мы проспим до замедления… она помешает…

— Все. Спи же…

— Я уже сплю…

* * *

Из-за плотных штор и ковра, гасящего звуки, Вальд не услышал с улицы ничего особенного. Даже шум бегущей по коридорам толпы практически полностью был поглощен тяжелыми двойными дверями; поэтому когда они распахнулись и множество людей с ружьями наполнило кабинет, для него это было скорее неожиданностью.

— А вот, братцы, и самый главный капиталист, — сказал веселый молодой голос. — Ишь, сколько всего нахапал… типа статуй! типа картин!

— Сейчас, — заговорила толпа, — мы его…

— Сейчас мы ему по ебальничку…

— Судить революционным трибуналом!

— Картины не трожь, братва!.. Картины в музей.

— Стол не повреди… старинной работы…

Несколько рук, как щупальца разгневанного осьминога, протянулись к Вальду, цепко схватили его, вытащили из кресла и поволокли на выход. Толпа неохотно пропускала тащивших его. Несколько человек плюнули на него по пути, кое-кто пнул со средней злобой и силой.

Его выволокли через приемную в холл и дотащили до лифта. Послышался нежный вздох лифтового колокольчика. Двери из нержавеющей стали разошлись.