Испанский сон

Вот так, дорогие. Конечно, Фил скажет — какая разница, как было на самом деле? Был нарисованный кружочек, вообще никакой. Обернулся многим — настоящим, разным, таинственным. Вещи — скажет Фил — таковы, какими мы их видим.

И какими помним; вот что и есть главное.

Заметьте, для Фила.

Не для меня.

* * *

Она медленно поднялась в необходимости сурового выбора и застыла возле двери неподвижно, безмолвно. Она слышала каждый звук, доносящийся изнутри, каждый тишайший звук — как он ел мадаленку, как пил кофе, как допил и поставил чашку на блюдце, как поставил поднос на прикроватную тумбочку. Она уловила воздушный шелест постельного белья, слабый шорох внутренностей атласного ложа, а потом — звук поцелуя легкого и нежного, поцелуя одними губами.

Она опустилась на колени и приникла глазом к замочной скважине, созданной для нее, как и все в этом доме — замечательно широкой, горизонтальной и позволяющей видеть почти все. То, что оставалось вне поля зрения, она умела домыслить — безошибочно, так, как если бы она это видела своим очень зорким глазом. Она не боялась, что ее могут застать. Она умела подглядывать. Умела не моргать, задерживать дыхание, бесшумно и быстро скрываться. Она также умела распознавать намерения. Если бы кто-нибудь из них захотел посмотреть, нет ли ее за дверью, она исчезла бы прежде, чем он успел бы сделать свой первый шаг. Но никто из них — ни он, ни Ана — не помышлял об этом.

— Знаешь? — шепнула она. — Мы не одни сейчас дома.

— Да, я спускался.

— Общался с ней?

— О, да. Общался.

— Как она тебе?

Он пожал плечами. В следующий момент его рука появилась из-под одеяла и плавно опустилась на ее бедро… сжала его слегка… отпустила… поползла по нему выше, выше…

— Подожди… я не могу сейчас, мне нужно идти… мне нужно…

— Молчи.

Он привстал в постели и одним точным движением опрокинул ее на одеяло. Она оказалась лежащей поперек кровати на животе. Она попыталась перевернуться.

— Но мы не одни… Мы не…

Он пригнулся к ее обращенной к нему голове и закрыл ей рот поцелуем. Затем он выпрямился, наложил обе руки на ее попку и сделал несколько плавных кругообразных движений. Его пальцы напряглись и сжались. Попка выгнулась навстречу его рукам. Но они уже двигались дальше, захватывали тонкий поясок и тянули его вниз, в то время как она поспешно, крупно дрожа, расстегивала пуговицы на юбке, потом на жакете, потом во всех остальных застегнутых местах. Она расстегивала все, что было застегнуто; и, не успевала она расстегнуть очередное, как его руки уже оказывались там и ласкали прежде скрытое, раздвигали, сжимали, гладили.

Его губы и язык присоединились к его рукам, для которых было уже слишком много работы. Его Царь обнажился — мягкий, благой, притягательный; она схватила его рукой; она ласкала Царя сильно и страстно… быстро возник, вознесся змей, и тотчас превратился в грозного зверя. Дева чувствовала, что ее Царица еще не сдалась, но зверь, не дожидаясь этого, приступил к ней решительно, жестко, даже с грубостью. Она издала стон, и Царица исчезла. Теперь это была лишь пизда, трепещущая от страсти и истекающая соками под властью зверя свирепого и неумолимого. Они взлетали над постелью; в один из моментов он перевернул ее, и Дева ощутила краткий, беззвучный, отчаянный крик покинутой плоти, но в следующий момент зверь вторгся опять, приветствуем ее хриплым, торжествующим стоном, и полет двоих продолжался.

Без вожделения, без насмешки смотрела Дева на их неистовый акт. В ней вершилось мучительное таинство выбора. С той самой минуты, когда он спустился по лестнице, неожиданно обнаженный, волнующе и горделиво предшествуемый любезным своим Царем, решение было фактически принято. Она понимала это, но решение было слишком серьезным; она хотела убедиться, проверить еще и еще, но как можно быстрее. Она уже не могла без Царя. Еще немного — и она бы могла умереть; она уже и так жила без Царя целых два долгих месяца.

Господин ее — она попробовала уже мысленно назвать его так — между тем завершал свое дело. Его зверь неустанно раскачивался взад и вперед, вновь и вновь поглощаемый жадной ее пиздою. Ее… Аны… Госпожи… нет, еще рано… она устала ждать, хотела поверить, уже готова была поверить… но все равно — слишком рано.

Они — Господа? — закричали.

Она уже почти называла их так. Еще чуть-чуть…

— Ах, Зайка…

Ее не трогали их страсти и нежности. Она ждала одного: видеть, будет ли зверь укрощен благородным Царем — или так и пребудет змеем, лукавой и любострастной сущностью, не стремящейся ни к чему, кроме новой телесной забавы.

Она жаждала, чтобы Царь уже явил свой лик.

— Ах, Зайка! Мне надо бежать, я опоздаю!

Ана первой опомнилась — вскочила, сбросила с себя все, все; вихрем метнулась в душ, и сразу — шум воды, плеск воды, шлепанье ладошками по мокрому телу…

Час настал.