Испанский вариант

Он поднял олененка на руки, положил его на заднее сиденье и, развернув машину, помчался обратно в Берлин. Разбудив сторожа ветеринарной лечебницы, Гейдрих послал его за врачом, и дрожь перестала его колотить лишь под утро, когда олененок уснул, вытянув перебинтованную, положенную в шину стройную ногу...

— Едем ко мне, — сказал Гейдрих. — Едем, Шелленберг, мне одному сейчас будет очень тягостно. Глаза этого несчастного не дадут уснуть...

Дома на Ванзее он выпил стакан водки, включил радиолу и долго слушал народные германские песни, изредка подпевая хору, и Шелленберг заметил, что, когда Гейдрих подпевал, в его стальных продолговатых глазах закипали слезы.

Рано утром Гейдрих вызвал Шелленберга. Шеф имперского управления безопасности был, как всегда, сух, до синевы выбрит, а глаза его были недвижны, словно бы остановленные невидимым гипнотизером.

«Совсем другое лицо, — подумал Шелленберг, — вчера он был человеком, а сейчас он слепок с самого себя».

Передав Шелленбергу папки с материалами из Стокгольма и Парижа, обсудив шифровки, поступившие за ночь из Чехословакии, он в конце беседы как бы между прочим сказал:

— А теперь о мелочах... Отправьте тройку верных людей в Бургос и организуйте поездку на фронт для Пальма вместе с парой итальянцев или испанцев — кого не жаль. И пусть на передовой наши люди ликвидируют их: если мы уберем одного Пальма — это может вызвать ненужные сплетни, а так — на войне, как на войне. Это он раскрыл фирму Вельтена, больше некому. Играть с ним сейчас опасно, опять-таки война есть война. Когда нет доказательств, верных, как аксиома, подозрительного человека, который может серьезно мешать, надо убирать; это единственно разумный путь в дни, когда предстоят новые битвы.

— Хорошо. Я сейчас же радирую Лерсту.

— Не надо. Он пытается вербовать латыша, пусть себе... Это надо сделать тихо и спокойно, чтобы не сталкивать лбами Франко с Европой, сейчас это нецелесообразно.

...Газеты Бургоса вышли с большими красными шапками: «Варварство Мадрида продолжается. Вчера под Уэской, в горах, бандиты обстреляли машину военных корреспондентов. Мигель Фернандес Паселья из «Нуэво Диарио» и Викторио Лучиано из «Пополо дель Италиа» убиты; латышский корреспондент Ян Пальма, сотрудничающий в британской прессе, тяжело ранен. Попирая все и всяческие нормы международного права, красные обстреливают госпитали, машины журналистов, мирные селения. Гнев испанского народа обрушится карающим мечом на кремлевских марионеток, засевших в Мадриде и Барселоне».

Бургос, 1938, 6 августа, 17 час. 09 мин.

Штирлиц продолжал бушевать. Он не лез с кулаками на Пальма. Он умел бушевать иначе — отходил к окну, сцеплял пальцы за спиной и, переступая с мысков на пятки, вколачивал фразы, словно гвозди:

— Вы сказали, Пальма, что это именно наши люди хотели вас угрохать под Уэской. Вы утверждаете, что в вас стреляли не красные, а коричневые — то есть мы. Почему же вы остались после ранения здесь? Почему вы не уехали в свою родную Ригу? Или, на худой конец, в любимый вами Лондон?

— Я остался потому, что во мне до сих пор живут сомнения, Штирлиц. Окончательные решения я принимаю, лишь когда сомнениям места не остается. Тогда я принимаю единственное решение. Если в меня, друга Германии, стреляют немцы, значит, что-то случилось; значит, враги пытаются нас поссорить, мягко говоря.

— Какие враги?! — крикнул Хаген и осекся, потому что Штирлиц повернулся и отошел от окна. — Какие враги, господин Пальма? — повторил он тихо.

— Наши с вами, — ответил Пальма. — Наши общие враги...

Штирлиц снова включил лампу и направил яркий свет в лицо Яну.

— Хорошо... Поговорим о наших общих врагах...

Лондон, 1937, октябрь

Узнав о ранении Яна, Мэри Пейдж приехала в посольство Латвии — за десять минут до того, как клерки закончили свой рабочий день. Сначала швейцар учтиво объяснял этой красивой женщине, что посещение посольства в столь поздний час нецелесообразно, но потом, видя, что все разговоры бесполезны, соединил даму с советником Петерисом, который немедленно согласился принять ее.

— Вы уже знаете? — спросила Мэри.

— Да.

— Вы можете помочь мне получить испанскую визу сегодня же?

— Нет.

— Что говорят врачи?

— Врачи пока молчат. Это же ранение в голову...

— Вы думаете...

— Я думаю, что Ян пролил кровь не на той стороне и не за то дело.

— По-вашему, было бы лучше проливать кровь на стороне красных?

— А подыхать за фашистов?

— Сейчас я не сужу, когда, на чьей стороне и почему он пролил свою кровь, Петерис. Я сейчас просто жалею кровь — его кровь, понимаете? Вы же его друг...

— Мы были друзьями, Мэри. Так вернее. Как мне это ни обидно. Что вы собираетесь делать в Испании?

— Вы задаете дикие вопросы. Я собираюсь быть с ним. Просто-напросто.

— Простите, но меня спросят в испанском консульстве — кто вы ему: жена, сестра?

— Скажите, что сестра.

— Я чиновник министерства иностранных дел, и я не могу лгать: мне дорог престиж родины.

— А жизнь... знакомого? Солгите им что-нибудь... Солгите, что я еду туда как сестра милосердия из Армии спасения...