Испанский вариант

«Вася придет через полторы минуты, — устало подумал Штирлиц, закрыв глаза. — Не Вася. Вольф. Какой, к черту, Вася?! Нельзя позволять себе даже в мыслях называть его Васей… Ну и что мы сделаем — даже вдвоем — за то время, которое нам отпущено? Нельзя, чтобы Дориана увезли в Берлин. Черт, отчего так болит желудок? Эти бесы в кабаках здесь легко продаются, могут сыпануть какой-нибудь гадости проклятому немецкому дипломату, который никак не соглашается подвербоваться ни к грекам, ни к мексиканцам… Самые могучие разведки мира! Зуд в простате, а не разведки, а ведь как суетятся… Кто, интересно, через них работает? Мои шефы из СД или Лондон? Или Париж? Или?.. Гробанут ведь за милую душу от чрезмерного энтузиазма…»

Штирлиц открыл один глаз и посмотрел на часы. Прошло полторы минуты. В дверь постучали. Штирлиц поднялся и негромко сказал:

— Входите. Не заперто.

Он сказал это по-итальянски: о том, что вокруг него вертелись «римляне», он написал в свое время официальный рапорт Лерсту и получил его санкцию продолжать встречи. На всякий случай, пока они с Вольфом не ушли в комнату и не включили музыку, здесь, возле лестничной площадки, стоило соблюдать осторожность.

Вольф был в больших очках и в берете, гладко обтягивавшем его шевелюру; голова поэтому казалась лысой. Он специально подбривал виски очень высоко, чтобы сохранялась эта иллюзия, когда приходил из отряда, где была рация, в Бургос.

Они обменялись молчаливым рукопожатием и пошли в комнату, окна в которой были забраны толстыми деревянными ставнями — даже днем здесь поэтому бывало прохладно.

Вольф выслушал Штирлица молча, тяжело нахмурившись.

— Это страшно, — сказал он. — Я уж не говорю о том, что в Берлине бедняге Дориану будет крышка…

— Эмоциональную оценку я бы дал более конкретную, — хмыкнул Штирлиц. — Нас с тобой ожидает аналогичная крышка. Какие предложения?

— Никаких.

— Смешно выходить на связь с центром только для того, чтобы сообщить им эту новость. Надо выходить с предложениями.

— Выкрасть Дориана можно?

Штирлиц отрицательно покачал головой.

— Даже если мы пойдем на риск устроить нападение на твою контору?

— Когда Хаген почувствует, что вы одолеваете, он пристрелит Дориана. Кофе хочешь?

— Нет. Воды хочу.

— По-моему, у Клаудии нет холодной воды. У нее всегда есть холодное тинто.[1]

— Угости холодным тинто.

— Сейчас схожу на кухню.

Штирлиц убавил громкость в старинном граммофоне, но Вольф остановил его:

— Пусть играет, я люблю это танго.

Штирлиц вернулся через минуту с холодным глиняным кувшином и двумя стаканами.

— Смотри, — сказал Штирлиц, — этот высокий граненый стакан похож на…

— Да… Только у нас из таких пьют водку…

— Слушай, а в Барселоне есть немецкий «юнкерс»?

Вольф долго пил красное вино. Он делал маленькие глотки, глядя при этом на Штирлица, и тот заметил, как в уголках четко очерченного рта его товарища появилась улыбка. Вольф поставил стакан на стол, достал из кармана платок, вытер грани так, чтобы не остались следы пальцев, закурил и сказал:

— Ты чрезвычайно хитрый человек.

— Ну и как ты оцениваешь это мое качество?

— Я оцениваю его самым положительным образом, несмотря на то, что ни в Барселоне, ни в Мадриде «юнкерсов» у республиканцев пока нет…

Прага, 1934

Борцов спросил:

— Вы проверились?

— Что-что? — не понял Пальма.

— Никто за вами не шел?

— Так я же спросил на пресс-конференции, могу ли я вас навестить, и все слышали ваш ответ.

Борцов перевел шкалу приемника на другую станцию — передавали последние известия из Вены.

— Это все верно, — сказал он, медленно стягивая через голову галстук, — только выходить вам отсюда придется с саквояжем, в котором лежат деньги, много денег, и провозить их вам придется через границу — нелегально, вот в чем вся штука. Сунут вам провокацию тут — что тогда?

Пальма усмехнулся:

— Мне говорили, что ваши люди очень боятся провокаций в демократических странах.

— Где-где?

— Ну, здесь… На Западе…

— А вы не боитесь?

— Не боюсь.

— Ну, ну…

Борцов подвинул носком туфли большой, свиной кожи портфель к ноге Яна. Пальма заметил, что Борцов не расставался с этим портфелем и на пресс-конференции в «Амбассадоре».

— Это для Вены?

— Да.

— Чьи это деньги?

— Наши.

— Чьи? — повторил Пальма.

— Это деньги наших людей… Они собрали их в ячейках МОПРа. Наши люди живут еще далеко не так хорошо — я имею в виду материальный аспект, — как нам хотелось бы. Но они помогают товарищам по классу.

— Может быть, все-таки сначала сделать так, чтобы ваши люди жили лучше всех других, а потом уж стали помогать товарищам по классу?

— Тогда не надо вам трепыхаться с этим портфелем… — жестко сказал Борцов. — Я его отвезу назад, и, как говорят ваши американские контрагенты, «все о'кей».

— В Вене убьют шуцбундовцев, если я не привезу денег…

— Да? — удивился Борцов. — Что вы говорите?!

— Вы умеете бить апперкотом.

— Это как?

— Это удар снизу, скрытый, — ответил Пальма.

— Очень не люблю бить, Ян. Не мое это дело. Да и не ваше, впрочем, хотя отец старался вас учить обратному.

— Откуда это вам известно?

— Это нам известно от Лизл…